…Шаров приткнулся к заскорузлой коре. Над ним цвела липа, и воздух был густо-сладким, будто наркоз.
Ноги уже не держали. Шаров вытянулся на траве, глянув на запотевшее стекло часов. Сколько он здесь кружит? Деревья словно бы тасует кто-то, земля поворачивается под ногами, снова и снова возвращая на бережок ручья. И все нет конца пути, и никак не гаснет угасающий вечер, и все шуршит что-то, и мелькает за деревьями, и овевает взмокшее лицо дальним зовом: «Милый… милый! Иди ко мне, иди!»
Он уж кричал, кричал… Заблудился. Где, как? И что же теперь?
А Маша и не знает, где он, что с ним. Ждет. Болтает с Александрой по телефону. Или шьет, или читает новый детектив. Но никакой детектив не поможет ему выбраться отсюда.
Веют тихие ветры над головой. «Милый, милый! Иди!..» Шарову даже послышалось, будто в воздухе пронеслось его имя. Но кто здесь может знать его имя?
Почудилось!
И вдруг – совсем другой голос. Не шелестящий, не призрачный – женский, живой, только очень усталый:
– Да отстаньте вы от человека! Это не он. Он не придет, зови не зови. А этот… пусть уходит.
И увидел тут Шаров, что совсем рядом, за ручейком лесным, проступили очертания вешалки, зеркала – а потом и двери. Нормальной двери из нормальной прихожей – той самой, через которую он попал сюда. Выход! Вот и фуражка валяется – а думал, что потерял. Все!
Отпустили! Надо уходить, и поскорее, пока не передумали. Пока не передумали… Кто?
Встал с трудом. Застегнул ворот, надел фуражку. Ну ходу! И… ломанул опять в чащу.