Атташе катался на своей бисиклетке в окрестностях Вашингтона. Ему захотелось утолить жажду и закусить. На пути стоял кабачок, и атташе вошел в кабачок, переполненный грязным народом, в числе которого были и негры. Атташе не успел еще выбрать себе место, где бы расположиться, как кто-то закричал: «У меня украли портмоне». Произошло смятение. Женщина продолжала вопить: «У меня сейчас украли портмоне». Хозяин бросился к дверям, затворил на замок, затем подошел к телефону и вызвал полицию. «Никто отсюда не уйдет, все будут обысканы», – сказал он, обращаясь к почтенной публике. Публика была смущена и разно проявила волнующие ее чувства. Атташе сделал неосторожное движение по направлению к выходу. «Держите его, – нервно закричал кто-то, – джентльмен собирается дать тягу, держите его крепко». Несколько рук вцепились, как клещи, в атташе. Чем больше он старался от них отделаться, тем крепче его сжимали клещи и тем больше являлось охотников содействовать задержанию подозрительного субъекта. «Оставьте меня, – вопил атташе, – вы не имеете права меня трогать…» Слова эти только пуще разожгли страсти посетителей кабачка. У атташе оставались свободными только ноги, и он сделал вполне понятный, но крайне опасный в данном положении жест – он стал отбиваться ногами. Тут произошло нечто ужасное. «Джим, Джак… – кричали грубые голоса, – он брыкается, хватайте разбойника за ноги, валите его, вот так, вот так его разбойника… зачем лягает…» Никто больше не стеснялся ни в выражениях, ни в действиях. Дым стоял коромыслом. «Я дипломат, – орал во все горло атташе, – я член дипломатического корпуса», но никто его не слушал. Под предлогом задержания «разбойника», ему рвали платье, издевались над ним, в то время как какая-то чернокожая мегера, пользуясь суматохой, нещадно щипала его в самые мягкие части тела.
Появление полиции положило конец испытаниям несчастного дипломата. Клещи моментально разомкнулись. Все притихли.
– Где вор? – спросил полисмен.
– Вот он, – в один голос ответила группа хулиганов, указывая на атташе, – он собирался бежать, мы его задержали.
Тут атташе совершил капитальную ошибку. Он обратился к полисмену с требованием арестовать «этих негодяев», напавших на него, и назвался по имени: «Я такой-то, член дипломатического корпуса».
Весь кабачок разразился диким, неудержимым хохотом. Даже и полисмен улыбнулся.
– Так я и поверю, что ты дипломат… – произнес полисмен. – Я, брат, всех дипломатов в Вашингтоне в лицо знаю, меня не проведешь. А где твои бумаги?
Никаких бумаг при атташе не было.
– С него и начнем, – сказал полисмен хозяину.
Предстоял обыск.
– Вы не смеете меня трогать, – хорохорился атташе. – Справьтесь по телефону в моей миссии. Я – экстерриториален.
Никто, разумеется, этого термина в кабачке не понимал, но упорство атташе потешало хулиганов, которые от души покатывались и предвкушали еще больше удовольствия от столкновения иностранного мошенника с полисменом.
Неизвестно, чем бы кончилось дело, если б не раздался женский голос из угла: «Я нашла свое портмоне. Вот оно».
Какая-то женщина, ирландка, с виду прачка, выступила вперед с грязным портмоне в руках. «Я уже давно сказала, что нашла его, только за шумом не слышно было».
Произошло замешательство.
– Напрасно беспокоили полицию, – заметил полисмен. – Простое и пустое недоразумение.
Но атташе не унимался. Он настаивал на наказании напавших на него лиц, требовал, чтобы был составлен протокол, но полисмен медлил, а хулиганы тем временем пользовались, чтобы незаметно один за другим исчезать. Атташе протестовал и угрожал полисмену пожаловаться на него за нерадение и неоказание помощи члену дипломатического корпуса.
– Идите своей дорогой, – посоветовал ему полисмен, – вы видите, ничего не произошло, факт воровства не установлен, маленькое недоразумение и больше ничего.
Закончив свой рассказ, атташе, пылая гневом, прибавил:
– Но я этого дела не оставлю. Полисмен должен быть наказан, федеральное правительство должно принести извинения моему посланнику; кроме того, они ответственны за нанесенные мне материальные убытки…
Я дал атташе выложить все, что у него накипело, и, когда он несколько успокоился, отведя душу, «знаете, – сказал я ему, – на вашем месте я бы бросил это дело.