Картинки – как будто бы про меня, а будто бы и нет

Когда они отошли и присели за длинный стол, на который только натаскивались пока закуски и алкоголь, подруга Миши тут же напала на него с допросами, но Миша её осадил с первых слов, сказав, что нахлынули воспоминания о войне. Подруга очень уважала его эту боль в его памяти и тут же с видом полного понимания, отошла познакомиться с гостями, как он ей и повелел в наставление, дабы оставила его в одиночестве.

Соврав, что нахлынули воспоминания, он почему-то действительно ненадолго задумался о войне, вспомнив одну картину, — хотя только что собирался запереться как Диоген в бочку, чтобы подготовить решение. Вспомнился ему один штурм с его участием. Сам штурм он плохо помнил, и теперь не смог бы рассказать всё по порядку из того, что видел своими глазами во время штурма. А этот самый его друг в то время работал на дроне-разведчике, — из-за того, что несколько располнел и поэтому переквалифицировался из штурмовика в специальность сидячую, но тоже смертоносную. Он потом, уже после штурма, показывал запись с неба Мише и другим солдатам, и Мишу эта запись в тот раз довольно поразила.

Дело было так. Враги готовили собственный штурм, но не знали, что нашим об этом было известно заранее. Наши приготовились в засаде встречать недоброжелателей. Враги, после вылазки из леса, стали было рассредоточиваться по парам, но успели пройти не более жалких десяти метров, как их начали расстреливать Миша и его компания.

Всё это в ужасающе отличном качестве снял на видео Мишин друг. Первому врагу-штурмовику пули попали в какое-то такое место, из которого полилась кровь, что успела за несколько секунд до его смерти вылиться в маленькую лужицу. Сам этот штурмовик умер как-то странно, — не как обычно умирают солдаты, то есть мгновенно, — а начал биться в конвульсиях, будто с кем-то успел подраться невидимым в эти несколько предсмертных секунд.

Другого его напарника застрелили возле дерева и на съёмке ничего не было запечатлено, кроме одного из подбегающих наших под это дерево. Одного человека из другой пары так же убили возле дерева, зацепив с расстояния, а его напарник, самым позорным образом, принялся было бежать, услышав стрекотню автоматов и увидев смерть друга, но сделав пару-тройку шагов, тоже растянулся на сером грунте и тоже из него потекла кровь. Три других пары закончили совершенно аналогичным образом.

— Такие дела творил, а теперь не могу взять и сказать. — задумался Михаил, проговаривая слова в себе. — Скажу — потеряю друга. Не скажу — предам друга. Что же делать-то?!

Задача у Миши была действительно не из простых. Друг его был тем типом мужиков, которые, пройдя какую-бы то ни было суровую школу жизни, будь то война или тюрьма, или ещё что, решают для себя раз и навсегда, что они на стороне жизни. Они грешники и прекрасно это знают, но хоть и не каются, да только свято чтут понятия о добре и зле, и отличат чёрное от белого без всякого там кого бы ни было светского образования, не читав умных книжек. Таких людей лучше не обвинять во лжи, — ибо известно, не буди лихо, пока оно тихо. Такие люди как взрослые дети, способные и расплакаться, жалея кого-нибудь, и любить не за тело, а за душу.

Думая свою думу, Миша вдруг рассмеялся при всей своей кручине:

— Ведь мелькала же у меня пару раз эта игривая мысль, что вдруг, как в каком-нибудь кино его невеста окажется той девкой! Ведь я же ещё когда познакомился с ним, когда он мне назвал своё село, подумал тогда первый раз; и второй раз подумал уже сегодня, когда ехал сюда. Впрочем зря я говорю — «думал», — я же не думал вовсе, а так только, в виде анекдота усмехался.

Во дела… Неужели такие совпадения возможны? Хотя, с другой стороны, может совпадение всего в том, что она как-то раз гуляла в нашей компании, и не приди я в тот вечер гулять, так может сейчас пил бы сидел, да веселился уж вовсю!

4

Вот как толстяк познакомился со своей невестой. Тогда он ещё был не совсем толстяк; они сидели с парой его друзей и с ней на скамейке возле одного дома; толстяк приехал в отпуск и по этому случаю немного выпивал и угощал своих друзей; девица же была двоюродной сестрой одного из этих, отдыхающих с толстяком, его друзей.

Толстяк играл на гитаре и пропевал:

Я влюбился в серые глаза-а…

(трень)

Только петь о них никак нельзя-а.

Потому что если я спою-у,

(терерень)

То наверно сразу разлюблю-у.

И всё в таком духе. А под конец песни девица зачем-то взяла и чмокнула певца в щёку, из чего он с удивлением догадался, что она восприняла стихи песни на свой счёт, хотя он и думать не думал о ней во время исполнения. У неё были как раз серые глаза, хотя в юности имели цвет голубой, — теперь же “отчего-то” обесцветились и стали как бы пустыми.