Картвелеби. Книга вторая

– Вы спешите, ваше сиятельство? – тяжело вздохнул старый князь и посмотрел на – даст Бог! – будущего зятя исподлобья. – У вас не найдётся получаса для меня?

Сын его лучшего друга оступился и вёл себя неподобающим образом. Но кто из них без греха? Разве он сам… носил нимб на голове?

– Для вас я готов выделить целый день, – зарделся юноша, всё ещё красневший в его присутствии. Стыдился! Что же: хоть и было за что, но почтенный горец уже давно научился прощать. Парень нуждался в помощи, и в его силах немного подбодрить его. Уж он-то знал, как это сделать!..

Провожая молодого человека внутрь, Георгий невольно вспомнил тот памятный эпизод, случившийся в этих стенах пять лет назад. С тех пор, как Шалико приехал домой, князь Джавашвили не раз думал о том разговоре то в плохом, то в хорошем ключе. Он горячо умилялся, жалея об безвозвратно ушедшем времени, но досада и обида за дочь долгое время не отпускали его. И как быстро всё переменилось!..

– Георгий Шакроевич! – взмолился юный дипломат, когда Георгий указал ему на стул возле письменного стола, прошёлся по кабинету, достал из кармана ключ от серванта и передал ему в руки два бокала.

– Не спорьте, Шалико Константинович. Не спорьте! – снисходительно улыбнулся князь и забрал из серванта бутылку армянского коньяка. – Не отказывайте мне в столь невинном жесте.

Шалико повиновался, пусть всё ещё и отводил взор. Хозяин Сакартвело не противился и, откупорив бутылку, стал разливать коньяк по бокалам. Молодой человек попросил, чтобы старик не наливал ему так много, но, подавив усмешку, тот повёл себя обратно его просьбе. Шалико устало прикрыл веки.

– Ты знаешь, что мне не повезло с зятем в первый раз, – вдруг заговорил Георгий, закупорил бутылку обратно и отставил её в сторону. – Во второй… я очень ценю Игоря Симоновича, но думаю, ты догадываешься, что он не всё, чего бы я желал для Валентины Георгиевны.

На этих словах старый князь придвинул к гостю его бокал и сделал глоток из своего собственного.

– Похоже, Бог действительно любит троицу, ведь только ты представляешь собой того сидзе, о котором я всегда мечтал.

От такой благосклонности у Шалико потемнело в глазах. Он наконец поднял затуманенный взгляд на князя, и удивление, сквозившее в нём, вызвало очередную волну нежности в душе Джавашвили-старшего. Помнится, юный политик точно так же смотрел на него, будучи восемнадцатилетним мальчишкой!..

– Ваше сиятельство, – запинаясь, произнёс парень. – Я не раз разочаровывал вас, и…

– Разочаровывал! Это так, – звучно хмыкнул собеседник и приподнял краешки губ. – Но моя дочь любит тебя, Шалико. Ты даже не представляешь как! И ты должен быть с ней рядом. Всегда.

Юный Циклаури заморгал, еле шевеля губами. Стыд вновь окрасил его щёки.

– Ты бы знал, как она плакала эти пять лет! Она слышать ни о ком, кроме тебя, не желала.

– Но сейчас она отталкивает и меня! Я не знаю, что и думать…

Георгий сощурился и несколько секунд хранил молчание. Переживания, что не давали покоя Шалико, и его не отпускали много лет тому назад. Как они ему знакомы!.. Так глубоко он уже давно не обнажал своей души, но… какой смысл в гордыне, если, присмирив её, можно принести пользу?..

Положение Нино настораживало её отца. Его сердце болело от того, как много о ней болтали. Он бы и сам растерзал Айдемировых, но Шалико опередил его, распустив те гениальные слухи про проказу. Кто придумал бы лучше?! Но силы понемногу покидали и его, и Георгий видел это. Что же станет делать Нино, если Шалико опустит руки? Он не мог этого позволить!..

– Но это не значит, что у тебя совсем нет надежды. Поверь мне, я знаю.

В тот год брюшной тиф скосил половину Ахалкалаки. Крепкие сильные мужчины из числа тех, кто ещё вчера значился крепостным крестьянином, с трудом переносили заразу. Врачи, которых в их краях всегда не хватало, обхаживали больных несколько дней кряду. Никто не захотел бы, чтобы к постели оказался прикован их ребёнок!..

Саломее шёл пятый год, а Вано – четвёртый, когда их поразил недуг. Тамара Валикоевна не находила себе места. С тех пор, как княгине стало известно об адюльтере супруга, она ходила по дому, словно тень, и почти ни с кем не говорила. От слов лекаря о том, что её дети заразились тифом, она чуть не лишилась чувств, но утешать себя не позволила.