Карты четырех царств.

— В здешнем мире и медведи не прыгают, и сад в снегу, — Дорн помолчал и кивнул. — Я так давно не говорил с людьми вроде Ула, что стал слишком взрослый. Забыл, миров ведь много… То, что вижу я, не обязательно соответствует тому, что происходит на самом деле. Ана, я поговорю с женой о медведях, если удастся, то прямо сегодня. Обещаю, в следующий раз мы будем искать дракона вместе с Даром. И я заново займусь темой зеленого яда, очень внимательно… Ты этого хотела?

Ана отпустила штанину. Канцлер устало и грустно улыбнулся.

— Чиа не любит город. А я прирос и привык. Таскаю кувшинчик с душистой смертью-розой и сцеживаю яд с самых злых языков. Лет пять не забирался ни на одну крышу без того, чтобы начать облаву или затеять переговоры с наемниками. Ана, ты смогла напомнить мне нечто бесценное. Я обязательно гляну сам, отчего в Эйнэ так много шума из-за ваших с Ульо представлений. Станете выступать на зимней ярмарке?

Канцлер не дождался ответа, который и так знал — должность обязывает. Он зашагал прочь, неся кувшинчик на вытянутых руках, принюхиваясь и фыркая от отвращения.

— Медведи бывают разные, летучие и ползучие, — напевно сообщил Гэл, помогая Ане встать. — По крышам гуляют лучшие, и сны им…

— Прикуси язык, не порть друзьям жизнь, — попросила Ана. — Ну что тебе неймется?

— Прикусил, — прошепелявил Гэл, зажав зубами кончик языка.

Он уже вел Ану коридорами, все дальше от нобского праздника. Платье делалось тяжелее и неудобнее с каждым шагом. Но Гэл обещал, скоро все наладится, надо лишь добраться до зимнего сада. Там — безлюдно, там скамейки и свежая вода… За стеклянной дверью скрывался живой мир — темный, пахнущий цветами и листвой. Гэл брел наугад, шипя и отбиваясь от веток, норовящих выколоть глаз. Ана тащилась следом, почти повиснув на плече поэта. И слушала его привычное, успокаивающее бормотание: изодрал рубаху, а заказывала Лия, вещь дорогущая… и снова вроде не те слова не в ту свиную рожу запустил, и во фляге два глотка осталось, а Шель в отъезде… И зачем в саду так густо понатыкали деревьев и так редко — фонарей? Чтоб влюбленных отличать по свежим синякам, что ли…

Так, вслепую, Гэл довел зрячую в темноте Ану до скамьи у фонтанчика.

— Тут никого не бывает ночами, — Гэл набрал полные горсти воды и помог Ане напиться, и умыл её. — Слухи утверждают, что сад строил багряный бес. После заката тут якобы слышится его кровожадный вой, и даже бродит его голодная тень. Многие верят.

Вдали хрустнула ветка. Что-то звякнуло, заскребло по стеклу… Гэл вздрогнул. Для него сумерки были слишком густы, и наверняка богатое воображение населяло их и тварями столь же невероятными, как прыгучий медведь. Для Аны света хватало, и она постепенно приходила в себя, наблюдая за тонкими, как пушинки, бликами на воде фонтанчика. Голова покоилась на краю мраморной чаши, щека ощущала приятный холод. Хотелось подремать… И почти верилось: вот-вот здоровье вернется. Яд розы уже побежден, но дело-то не в нем! Куда хуже яд обманутых ожиданий. Ана верила, что бес Альвир помнит осень, что для него та ночь жива и тепла… Ведь она видела прошлое, и она с той ночи знала: Альвир прежде был иным, и прошлое все еще не утрачено безвозвратно. Значит, бес может измениться, вернуть себе — себя… А он! Как можно отравить свою же память? Зачем?

Блики на воде сделались ярче, зазолотились. Ана улыбнулась им, как ожившему воспоминанию, как подтверждению своей правоты… Но это оказался лишь отсвет фонаря.

— Он здесь, с ним тощая девка, только-то, — сообщили от дверей сада. — Плевое дельце. Лишь бы не сбёг!

Зашелестели шаги — ближе и ближе, захрустели грубо отталкиваемые ветки. Вот порвался огромный, похожий на парус, разлапистый лист какого-то южного растения, вот сочно и жалобно скрипнул трубчатый стебель… Скрип тяжелых башмаков надвигался с трех сторон, вода в чаше морщилась мелкими волночами. Гэл оглянулся на Ану, качнул головой. Вряд ли он пытался дать знак, он ведь полагал темноту глубокой и непроглядной. И он лишь сам с собою решил: Ане дурно, и так даже лучше, пусть сидит в полуобмороке. Она никому не нужна, её не тронут.

— Девушку не трогайте, — велел Гэл, будто имел право приказывать. И пошел на голоса, удаляясь от скамейки. — Я здесь.

— Дурацкое платье, — прошипела Ана, вмиг забыв о слабости, о недавнем отравлении и обиде на беспамятного Альвира. — Гэл! А ну назад, без глупостей!

Платье не просто путало ноги, оно весило вместе с нижним корсетным не менее самой Аны! Вскочить и прыгнуть, чтобы поймать Гэла и остановить его? Пустое намерение! Вскочить-то Ана смогла, но тотчас упала, оттолкнулась от каменного крошева дорожки, вскочила, снова упала! Вцепилась в край мраморной чаши, ощутила холод и влагу, услышала, как ближний из наемников грязно выругался. Зашипел клинок, выползая из ножен…

От этого звука Ана успокоилась и ярко, зримо вспомнила летний день в прибрежном Корфе. Тогда пятнистый от азарта Ош Бара протянул руку в поверхности озера, срывающимся голосом спросил: «Я достоин фамильного клинка, дед?»… и вода отдала сказочно точный, весомый ответ.