Карты и сновидения [СИ]

Спускаясь по узкой крутой лесенке, Андрей слушал аккуратные шаги за спиной. Лежа у себя в «каюте», он часто размышлял о реальности Башни и ее народа. Если сны многослойны, как символизирующая их кисея над постелью Неллет, то может статься и так, что все это снится ему или самой Неллет, и пропадет, когда сон иссякнет. Пропадет суровый элле Даэд, его мальчишка. Маленький Кенни-пинни, приставленный к Андрею. Пропадут небесные охотники с их матерински терпеливыми девами, а еще — Айтин с ее безмятежной серьезностью студентки-отличницы. И многие, кого он успел увидеть и с кем познакомился во время визитов на уровни и витки. Мужчины, женщины, дети, старики. Такие живые. Нет, думал он, снова подавая руку спутнице, а та улыбнулась, отряхивая другу от ржавчины перил, так нельзя. Нельзя, чтоб они исчезли, даже если с Неллет случится что-то. Как там? Мы в ответе за тех, кого приручили. А уж за тех, кого оживили, даже выловив из глубин своего воображения, тем более.

Эдак я домыслюсь, что и сам приснился великой Неллет, с кривой усмешкой предположил Андрей, уступив дорогу спутнице, которая уверенно вела его вперед и вниз по шатким ступеням и проржавевшим полам. И мама с отцом, а еще — Ирка. Все мы — порождение снов и исчезнем, если что-то случится с Неллет.

— Тут, — тихо сказала Айтин, прерывая его мысли.

И одновременно с ее шепотом, Андрей резко остановился, обводя рукой увиденное:

— Это же… я это сегодня! Недавно совсем!

Оглядывая небольшую круглую комнату с клепаными ржавыми стенами и зияющую в центре дыру, он стал понимать, почему увидел посреди металла и ржавчины, механизмов и трапов, — бархатный интерьер с незнакомкой в старинных одеждах. И почему в то, что вклинилось в чужеродное, — вклинилось еще одно, добавляя к увиденному еще один слой — живая рыба, обвисшая в тонких руках. Как девочке среди бархатных кресел не было места в машинном зале, так и перламутровой рыбе не было места среди бархата и позолоты. Но тем не менее — они были. Случились, объединившись.

В нижней комнатке, которая была очень логична сама по себе, как завершение узкости, ведь ниже ее был только шпиль — игла, уходящая в дымку нижней пустоты, — теперь бытовали еще слои. А он-то думал, зачем рука рисует непонятное, напрочь лишенное логики…

В округленной раме тронутых ржавчиной стен с рядами заклепок, рядом с шахтой, ведущей уже наружу, стояло плетеное кресло, такое же, в каком дремала Неллет на закатной террасе. Край покрывала стелился по железному полу, вызывающе яркий. Даэд сидел, обмякнув, руки свесились к полу, согнутые в коленях ноги разошлись. Он был очень просто одет. Андрею не пришлось стоять в рядах избираемых мальчиков, а то он узнал бы холщовые штаны и вышитую, с распахнутым воротом, рубашку из беленого полотна. Над поникшей к плечу головой свисал круглый предмет, размером, прикинул Андрей, с небольшой арбуз, медленно поворачивался на тонкой цепочке, блестя начищенными медными боками. А рядом с креслом торчала легкая этажерка на воздушно-тонких изогнутых ножках, с ажурной, как кружево столешницей. В плоской коричневой пиале — ворох жирно-блестящих стеблей, усыпанных черными ягодками. Рядом — пузырек с притертой стеклянной пробкой, наполовину синий, наполовину кристально-прозрачный.

После блужданий в железе, проводах, заклепках, шестернях с рычагами, после темного с рыжим, серого с коричневым, черного в углах, эти краски: золотистое плетеное кресло со спящим, полосатое белое с оранжевым одеяло, тонкий столик цвета слоновой кости, сочная зелень стеблей и густо-синяя жидкость в хрустале, — казались такими чуждыми, будто наклеенная картинка — одна поверх другой.

И каждый цвет картинки Андрей узнавал. Потому что сам касался кистью и перьями тонкого пергамента, сначала рисуя, а после удивляясь, что именно получилось. Только лицо спящего на его карте оставалось в тени, которую отбрасывала огромная медная луковица на цепке. Луковица…

— Это часы, — сказал Андрей уверенным шепотом, хотя в горле пересохло, — смотри. Часы.

Луковица медленно поворачивалась, открывая на круглом боку эмалевый экран под выпуклым стеклом. Цифры, и две крученые стрелки.

В них было что-то неправильное, понял Андрей, внимательно присмотревшись. Деления. Их было меньше. Шевеля губами и стараясь не отвлекаться на разглядывание спящего (смотреть на Даэда, погруженного в тяжелый сон, было неловко, будто исподтишка разглядываешь человека, занятого секретным делом), Андрей считал, сбиваясь и начиная снова.

— Десять. Нет, четырнадцать. Кажется. Я не… Это что — дни?

Тинна кивнула, стоя рядом. Толстая стрелка миновала первую семерку, указывая на предпоследнее деление. Вторая застыла, указывая вправо.

Дни, думал Андрей, и — часы. Верно, сейчас белый день, три часа, если судить по стрелке. Три часа предпоследнего дня. До чего?

Он вопросительно глянул на спутницу, но встретил такой же вопросительный взгляд. Положение стрелок беспокоило. Если дни, то до некоего времени Ч остается около полутора суток. За них нужно что-то успеть. Знать бы еще, что именно.