Карусель

А потом, как отличить дрянную повесть одну от другой, если они все как близнецы? Будто написаны одним коллективным автором? Критики в ежемесячных обзорах хвалят романы-повести, а читатель «зевает». Ну и что такого? Ведь у серости есть всегда одно хорошее прикрытие, изобретенное давным-давно: мол, читатель еще не дорос до настоящей, современной литературы...

Под таким надежным щитом можно укрыться не только серости и бездарности, но и вообще далеким от литературы людям. Подражательство западноевропейской литературе, бессмысленность, граничащая с издевательством над русским языком, формализм и модернизм — все это проскакивало и приносило доход авторам, а периодическим изданиям, где все печаталось, было все равно. Цензоры и кураторы из обкома следили лишь за тем, чтобы «основы не подрывались». Как правило, в художественной литературе они мало смыслили. Их стереотип мышления был давным-давно сформирован «Литературной».

Меня многие спрашивали, зачем я выступил «против всех»? Во-первых, не против всех — были писатели, которые меня поддерживали, во-вторых, став взрослым человеком, я не утратил веры в свои идеалы. Наверное, слишком обостренно я воспринимал всякую несправедливость, ложь, приспособленчество и очень свято относился к художественной литературе. И когда на моих глазах в Союз писателей гурьбой поползли ловкачи и деляги, а их друзья и приятели в прессе стали расхваливать на все лады их печатную серую муть, тут и я не выдержал. Восстал против засилья графоманов, против групповщины, протекционизма...

А вот чем все это кончится для меня, вряд ли я мог даже предположить. Время-то было такое, когда черное называли белым и наоборот. И вдруг нашелся чудак, который открыто заявил, что подобного не должно быть у нас. Привел примеры, назвал фамилии, невзирая на лица и чины.

С тех пор прошло почти двадцать лет, и все эти годы я ощущал глухую ненависть, мелкие подлые уколы и полное замалчивание в печати как писателя. Дошло даже до того, что в Книжной лавке писателей, где мы заказывали необходимую литературу, «лавочная комиссия», в которую набились только «свои люди», стала обделять меня дефицитными книгами...

А начиналось все хорошо, радужно...

Глава девятая

1

Первая книга, положительные рецензии на нее, после, выхода второй книги — прием в члены Союза писателей... И вот я уже член партбюро, член правления...

Союз писателей бурлит: группа молодых поэтов вдруг обрушилась на известного всей стране поэта-фронтовика, руководившего в те годы ленинградской писательской организацией... Вот тогда я и познакомился с Сашей Сорочкиным. Он был среднего роста, с пышной черной шевелюрой, ястребиным носом и почти прозрачными глазами. На толстых губах его постоянно играла этакая ироническая улыбка. Саша был автором одной-единственной книги о Шоломе Алейхеме, но в Союз писателей ухитрился вступить раньше многих других известных критиков. Тонкий, юркий Саша ящерицей скользил среди литераторов — как раз было отчетно-выборное собрание — кого-то брал за рукав, отводил в сторонку и что-то шептал на ухо. Подошел и ко мне, хотя мы и не были знакомы, сразу нелестно заговорил о поэте-фронтовике, мол, плохой поэт, заелся на руководящей должности, пора его гнать в три шеи...

— Лично я его мало знаю, — возразил я. — А стихи его мне нравятся.

Улыбка зазмеилась на Сашином лице, светлые глаза заискрились. Был Сорочкин в светлом костюме и модном шерстяном галстуке.

— Это потому, что ты не читал Мандельштама, — сказал он, — Давида Самойлова, Женю Винокурова, Межирова. Вот настоящие поэты!

— А Твардовский? — спросил я.

— Вася Теркин? — засмеялся Саша. — Какая это поэзия? Солдатский юмор... Стихи для газеты! Об этом мы еще поговорим... Вычеркивай Деда! Он всем надоел...

— Деда?

— Кстати, я прочел твою книжку... Не исключено, что рецензию напишу. Положительную! После этого ее переиздадут, а ты немножко разбогатеешь...

— Мне Твардовский нравится, — сказал я.

— Я на тебя надеюсь! — покровительственно похлопал меня по плечу Сорочкин и бросился к другому, кажется, Гоше Горохову.

Не один Саша Сорочкин в тот день обрабатывал литераторов. Тем же самым занимался Кремний Бородулин, головастик поэт-песенник, я его фамилию не запомнил, драматург Осип Осинский... Миша Дедкин сидел в компании молодых прозаиков за квадратным столом в кафе. Круглое лицо его уже порозовело, прищуренные глазки довольно поблескивали. В те годы коньяка, водки и пива в писательском кафе было хоть залейся. Иногда к концу собрания можно было в комнате референтов на втором этаже или в бюро пропаганды художественной литературы обнаружить спящего прямо на письменном столе прозаика или поэта... Его будили, вызывали такси и с миром отправляли домой. Буфетчица отпускала выпивку в долг. У нее была тетрадка, куда она записывала фамилии своих постоянных клиентов. Поговаривали, что приписывает лишнее, особенно тем, кто перебрал...