Кащеево царство

       Пляски утихли. Люди стояли недвижимо, словно истуканы, немо таращась на замершего пама. Слышался треск костра и тяжёлое дыхание воинов. Унху со старейшинами взирал на своего шамана, ожидая, что он скажет. На деревянные головы идолов ложились отблески лунного света.

       Кулькатли обвёл всех сумрачным взором.

       - Я виделся с Сорни-Най, - проговорил он. - Она говорила со мной и открыла великую тайну. Но тайна эта не предназначена для чужих ушей.

       Унху тяжёло поднялся, поморгал, сбрасывая мухоморное помрачение. Его немного шатало, ноги подгибались; чтобы не упасть, он опёрся о плечо сидевшего рядом старейшины.

       - Пойдём в мой дом, Кулькатли, - прохрипел вождь. - Там ты передашь мне волю богини.

       Они направились к избе кана. Воин в костяном доспехе, стороживший ворота, постучал копьём по створам. С той стороны послышался звук отодвигаемого засова, и ворота медленно открылись, пропуская властелинов Югорской земли. Унху, убыстрив шаг, обогнал шамана, поднялся на крыльцо и открыл дверь. Пропустил внутрь пама, затем вошёл сам и лениво крикнул кому-то:

       - Угощенье для нашего гостя. Быстро!

       Из глубины терема послышался топот и приглушённые голоса. Кан опустился на лавку, тяжёло посмотрел на шамана. Кулькатли тоже присел на стоявший рядом чурбан, положил руки со сжатыми кулаками на колени. Вождь молчал, и пам молчал тоже. Наконец, Кулькатли обронил:

       - Не понравится тебе сказанное богиней, кан.

       Тот опять промолчал. Набежали слуги, расставили на столе какие-то яства в больших медных блюдах и исчезли, а шаман всё так же молчал и неотрывно глядел на вождя. Наконец, разлепил серые губы и промолвил, явно через силу:

       - Богиня не будет нам помогать.

       Унху вздохнул.

       - Почему?

       - Потому что... Крестос уже пришёл к нам, и нет от него спасения.

       - Какой Крестос?

       - Русский бог.

       - А что же наши боги? Неужто они бросят нас в беде?

       - Они... не могут справиться с ним, - тихо ответил шаман, опуская глаза.

       - Как так? - удивился кан.

       Слова Кулькатли были столь необычайны, что трудно было поверить в них. Искони Югру охраняли её боги, никто не мог одолеть их. Югорцы были горды своей свободой и не могли представить, что когда-нибудь потеряют её. А потому признание шамана не столько устрашило, сколько изумило правителя.

       - Разве наши жертвы духам были скудны? - спросил он. - За что они прогневались на нас?

       - Дело не в жертвах. Просто... меняются времена. И никто, даже боги, не могут противостоять этому. Такова судьба.

       Унху помолчал, скребя ногтями подбородок. Затем вдруг усмехнулся.

       - Не ждал я от тебя таких слов, пам. Ты удивил меня. Но я долго живу на свете и не привык верить всему, что говорят. Сдаётся мне, это не Зарини, а другие хонтуи подбили тебя на обман. Они хотят, чтобы я сдался руси. Но этого не будет. А тебя за твой ядовитый язык я накажу. - Он устремил пытливый взгляд на шамана, но тот даже не шелохнулся.

       - Уходи, пам, - приказал Унху, поднимаясь. - Я подумаю, что сделать с тобою.

       Кулькатли тяжело встал и зашаркал к двери. Кан смотрел ему вслед, подмываемый желанием швырнуть чем-нибудь в спину. Сжимая и разжимая кулаки, он скрипел зубами, сопел, но всё же сдержался. Пам вышел, тихонько прикрыв дверь, и лишь тогда хонтуй схватил блюдо и с силой запустил его в бревенчатую стену.

       - Недоноски, - прошипел он. - Мерзавцы. Убил бы всех. Р-раздавил бы как червей...   

Глава восьмая

       Унху держался ещё два дня. А потом к руси пришло подкрепление. Вернулись ушкуйники, что ходили громить югорских князьков. Кан этого не знал, и решил, что к новгородцам прибыли ратники с той стороны хребта. Глядя на далеко растянувшуюся змею санного каравана, что выдвигалась из елового перелеска на западе, Унху мысленно ругал всех хонтуев и проклинал русских богов. Предчувствие беды вплотную подступило к нему и вцепилось в глотку ледяной рукой.

       Пришельцы были грязные, отощавшие, изнуренные долгой дорогой; сидя на нартах, они угрюмо озирались, как будто совсем не радовались воссоединению с земляками. Измученные олени уныло тянули нарты с поклажей, всем своим обликом походя на старых, хотя и упрямых доходяг-труповозов.

       На третьих от головы обоза нартах лежал человек, накрытый лосиными и медвежьими шкурами. Пожелтевшее лицо его походило на старый пергамент, борода тряпкой висела на исхудавшем лице, а меж варежек и рукавов виднелись костлявые запястья. Трудно было узнать в этом иссечённом болезнью страдальце лихого предводителя ушкуйников. Завидев высыпавших навстречу воев, он приподнялся на локте, проскрипел злым голосом: "Ну что, ратнички, не ждали?". Удивлённый гул был ему ответом.

       - Никак Буслай? - послышались осторожные голоса. - Чем же это его подсушило? Ни дать ни взять - анахорет из пустыни: кожа да кости.

       Впрочем, товарищи его по отряду выглядели не лучше. У многих выступили на лицах багрово-синюшные пятна - признак обморожения; одежда светила дырами, сапоги и кумыши были подвязаны снизу верёвками, удерживая подошву. Оружие грудами лежало на нартах, словно мягкая рухлядь - без всякого порядка. Лишь несколько воевсохранили при себе колчаны и луки.