Кащеево царство

       Унху спустился со стены и, понурившись, поплёлся к своей храмине. Люди молча провожали его взглядами. Все ждали, что кан скажет им что-нибудь ободряющее, поддержит угасающую надежду или хотя бы разразится проклятьями. Но кан безмолвствовал, и это угнетало его подданных куда сильнее, чем самый страшный гнев владыки. Не глядя по сторонам, Унху зашагал вверх по улице меж низких тесных избёнок с резными стропилами и священных лабазов на высоких сваях, меж огромных деревянных идолов с блюдами на лицах и пузатых амбаров с тяжёлыми засовами на дверях. Он шёл, дрожа от гнева и обиды, а люди, издалека привечая его, долго смотрели ему вслед. Они понимали, чем вызвана его печаль, но не сочувствовали ему. Многие даже радовались, что к русичам пришло подкрепление. Наконец-то упрямый кан сдастся и сразу закончатся все невзгоды. Люди вздохнут свободнее, перестанут дрожать за свои семьи и вернутся к обычной жизни. Право слово, неужто кану жалко нескольких лисьих шкурок ради мира? Унху знал о таких мыслях. Думая об этом, он всё больше приходил к убеждению, что война, затеянная им, не нужна никому, кроме него самого. Люди с лёгкостью променяют свободу на безопасность, не задумываясь о будущем. Они ходят на охоту, растят детей, отмечают праздники, и не могут взять в толк, ради чего Унху лишил их всех этих радостей. В лицо кану они говорили одно, но за спиной, втихомолку, нашёптывали совсем другое. Повелитель уже настолько обрыдл им своей неукротимостью, что они готовы были и сами отдать его русичам, когда бы не страх перед божьим мщением. Всё ж таки кан - это кан. Кто поднимет на него руку, недолго проживёт. Спорить с властелином может только шаман. На него и надежда.

       Унху вступил через распахнутые ворота на своё подворье, пнул что есть силы подвернувшуюся под ноги курицу, и, склонившись под низкой притолокой терема, вошёл в сени. Скинув холщовый колпак, привычным движением прикоснулся кончиками пальцев к рогам, висевшим над входом, и прошествовал в горницу. Служанка, подметавшая пол, замерла от неожиданности.

       - Пошла, - негромко приказал ей кан.

       Служанку как ветром сдуло. Унху присел на топчан, сжал что есть силы ладони на коленях, потом крикнул грубым голосом:

       - Приготовьте мне сар.

       - Слушаюсь, господин, - отозвался распорядитель дома, просунув голову в комнату.

       Унху сцепил пальцы в замок, покачался всем телом, прикрыв веки, затем принялся мерить шагами комнату. "Неужели всё? - думал он. - Столько страданий, и всё зазря? Но я не могу так просто сдаться. Уж лучше погибнуть в бою. Или не лучше? Откупившись от русичей, я получу передышку. Однако потеряю уважение людей. А погибнув, чего я достигну? Всё, ради чего я жил, пойдёт прахом. Опять начнётся грызня за власть, хонтуи начнут приводить чужеземных воинов и платить им югорской пушниной и рабами, опять страна расколется, и в каждом павыле будет сидеть свой вожак. Разве можно допустить это? Не для того я бросал вызов новгородцам, чтобы теперь так просто сложить свою голову. Буду сидеть до конца, пока не сожрём последнюю собаку. А к тому времени, глядишь, и подоспеет подмога".

       В дверь терема постучали.

       - Что ещё? - недовольно вопросил Унху.

       - Господин, к тебе пам, - доложил вошедший воин.

       Унху позеленел. Этого ещё не хватало! Небось, опять начнёт вести коварные речи.

       - Ладно, пусть войдёт, - разрешил кан, помедлив.

       Он выпрямил спину, упёрся ладонями в колени, чтобы шаман не заметил его переживаний.

       Послышался шум открываемой двери, затем шаркающий звук шагов, и в горницу вступил Кулькатли. Шаман был в нарядной песцовой парке[54], чисто выстиранных штанах из дублёной лосиной кожи и соболиных ерн-ваях[55], расшитых мозаикой и украшенных полосками разноцветного сукна. Голову прикрывал колпак, отороченный чёрной лисьей шерстью. Талию, как полагается, перетягивал широкий красно-синий пояс с амулетами на цепочках.

       Увидев разряженного в пух и прах шамана, кан прищурился.

       - Ты что это приоделся? Никак на праздник собрался?

       - Идя в дом господина, нужно блюсти себя, - с достоинством ответил шаман. - Негоже являться к нему в затрапезном виде.

       - Прежде я не замечал у тебя такой щепетильности.

       - Прежде наша судьба не висела на волоске.

       - А теперь ты перепугался за свою жизнь и пришёл скулить о мире?

       Шаман потоптался на пороге, не решаясь присесть.

       - Твои оскорбления не задевают меня, но оскверняют слух богов, - пробормотал он.

       - Что мне до богов, когда они не могут защитить мою землю!

       Пам сделал шаг вперёд, вздохнул, сокрушённо посмотрел на кана.

       - Ты позволишь мне сесть? Я уже дряхл и моим ногам тяжело держать тело.

       - Садись, - равнодушно бросил Унху.

       Шаман присел на краешек лавки, заваленной истёртыми шкурами, опять вздохнул, сложив руки на коленях.

       - Что вздыхаешь? - усмехнулся кан. - Страх душу терзает?

       - Терзает, - признался Кулькатли. - Но страх не за себя, а за людей и богов. Твоё упрямство не доведёт до добра, кан. Ты же видишь - люди устали от войны. Они хотят покоя. Почему ты не хочешь помириться с новгородцами?

       - Потому что они - мои враги. С врагами не мирятся, их побеждают.