Кащеево царство

       - А мы на что? Думаешь, не справимся? Буслая с сотней ушкуйников поставим в засаду, а сами из стана присмотрим. Чуть что - знак подадим.

       - Тут единая голова нужна. Нельзя, чтоб один в драку полез, а другой в сторонке остался.

       - Не боись, не останутся. Я с Буслаем особо переговорю, чтоб по первому зову на приступ пошёл.

       - Чего ж он сам-то на совет не явился? - мрачно спросил Ядрей.

       - Устал, говорит.

       - Ну-ну, устал... Мы тут важные дела мусолим, а он устал...

       - Ну что, решил? Идёшь в город?

       - Поразмыслить бы надо, - уклончиво ответил воевода.

       - Что тут мыслить? И так всё ясно. Буслая в город пускать нельзя. Горячий он слишком. Чуть что - за меч хватается. Я ещё издали по лицу его заметил - словно в душу ему сатана заскочил. За ним теперь глаз да глаз нужен. Да и раненый он. А с раненого какой спрос?

       - Ну ладно, - пробормотал воевода, сдаваясь. - Чёрт с ним. Раненый - пускай сидит в шатре.

       - А мне тогда что там делать, коли воевода идёт? - снова сказал Савелий.

       - Побудешь для весу, - ответил Яков. - Ежели никого из вятших не будет, югорцы насторожатся.

       - Больно они отличают вятших от прочих!

       - Отличают. Не глупее нас с тобой.

       Савелий сник. Его отдавали на заклание. Он был приманкой для хищников. Если чудины думают взять заложников, обязательно соблазнятся такой добычей. Использовать в этом качестве Завида или Сбыслава никто не решился, а Савелий негласно был признан изгоем. Его не жалели.

       - Что ж, на этом, пожалуй, и закончим, - сказал Ядрей.

       Он тоже был недоволен. Соваться прямо в лапы к врагу с несколькими ратниками было опасно, но что поделаешь!

       - Я пойду к себе, - сказал Савелий, подымаясь.

       О нём уже забыли. Купец накинул шубу, перескочил через согнутые колени Якова Прокшинича и вышел наружу. Опустив полог, услышал, как Яков говорит кому-то:

       - Сар - это, брат, чудинский дым такой. Голову дурманит...

       Кругом горели костры. Ратники тенями сидели вокруг огней, громко болтали, смеялись, кто-то даже приплясывал, прыгая через пламя. Все уже знали, что югорцы согласились на сдачу, и это известие сразу придало бодрости воям. От одного костра доносился тягучий голос сказителя:

       А и будет Волху десять годов -
       Втапоры научился Волх премудростям:
       А и первой мудрости учился -
       Обёртываться ясным соколом,
       Другой-то мудрости учился он, Волх, -
       Обёртываться серым волком,
       Третьей-то мудрости учился Волх -
       Обёртываться гнедым туром - золоты рога.

       Савелий миновал череду огней, вошёл в свой шатёр, плюхнулся на шкуры.

       - Эй, Нелюбка! - зычно позвал он смерда. - Пожрать дай что-нибудь.

       Нелюбка заглянул в чум и поклонился.

       - Сей миг, господин.

       Он исчез и спустя короткое время вернулся с грудой заснеженных дров в руках. Свалив их у входа, принялся разжигать огонь в жаровне. Савелий отстранённо наблюдал за ним, ища, к чему бы придраться.

       - Кресалом-то сильнее бей, - проворчал он. - И щепу поближе подвинь. Искра вишь не долетает?

       Вскоре огонь занялся, и Савелий, смягчаясь, погрузился в волны тепла. Невесёлые думы охватили его. Он видел, что его презирают, и не знал, что с этим делать. Все его попытки расстаться с клеймом размазни лишь углубляли пропасть между ним и прочими вятшими. Что же оставалось? Вернуться в Новгород униженным и осмеянным? Нет, лучше смерть. Но умирать Савке не хотелось. Промучившись с годину[57] и потеряв всякую охоту к еде, он опять вышел на мороз, бесцельно побрёл вдоль цепочки костров. Какое-то беспокойство донимало его. Он чувствовал, что завтра настанет роковой день. Либо он заставит всех уважать себя, либо окончательно превратится в ничтожество.

       В темноте раскатился густой голос Завида Негочевича:

       - Встала Обида в войске Даждьбожьего внука, вступила девою на землю Троянову, восплескала лебедиными крылами на синем море у Дона, плеща ими, прогнала счастливые времена. Перестали князья ходить на поганых, ибо сказал брат брату: "Это мое, а то мое же", и начали князья про малое говорить: "Это великое" и сами на себя крамолу ковать, а неверные со всех сторон приходили с победами на Русскую землю. О, далеко залетел сокол, птиц бьющий, - к морю! А Игорева храброго войска не воскресить. О нем воскликнула Карна, и Желя помчалась по Русской земле, разбрасывая людям огонь из пламенного рога. Жены русские заплакали, причитая: "Уже нам своих милых мужей ни мыслию не промыслить, ни думою не придумать, ни очами не повидать, а и до золота и серебра и вовсе не дотронуться!.."