Кащеево царство

       - Это говорит твоя гордыня. Если бы всё было именно так, то на земле давно бы не осталось ни единого человека. Все люди перебили бы друг друга в бесконечных войнах.

       Унху поднялся, прошёл к маленькому слюдяному окошку, поглядел на двор.

       - Я не буду заключать мира с новгородцами, - промолвил он, не поворачивая лица к паму.

       - Разве ты не видишь, что остался один? Хонтуи бросили тебя, люди злобствуют, даже воины ропщут, не видя смысла в этом сидении. Ради кого ты стараешься, кан?

       Унху погрыз ноготь на большом пальце и сказал, по-прежнему не отрывая взгляда от окна:

       - Ради будущего.

       - Поясни.

       - Те, кто живут сейчас, никогда не поймут меня, ибо я заставляю их жертвовать во имя детей и внуков. - Кан повернулся к шаману, выпрямился. - Лишь потомки оценят мой порыв и восславят меня в веках.

       - Значит, ты стараешься ради славы?

       - Не упрощай. Пусть я тщеславен, но суть не в этом.

       - А в чём же?

       - В том, что для меня важнее благо моей земли, чем собственная слава.

       - Точно ли так?

       Кан метнул на шамана быстрый взгляд.

       - Я не собираюсь открывать тебе душу, - глухо промолвил он.

       - А стоило бы.

       - Кто ты такой, чтобы требовать от меня откровенности?

       - Я - глаза и уши богов.

       Унху издевательски осклабился.

       - И ты ещё будешь называть меня тщеславным?

       Кулькатли гневно сверкнул глазами.

       - Берегись, кан! Ты играешь с огнём!

       - Не пугай меня. Твои боги спасовали перед русскими демонами. На что они вообще годны?

       Пам вскочил - неожиданно резво для такого пожилого человека.

       - Ты кощунствуешь. Из-за этого боги и оставили нас.

       Унху расхохотался.

       - Ну, раз так, мне не стоит опасаться их мести. Пускай проваливают хоть к Куль-отыру в зубы.

       - Ты видно, пьян, кан. Мы вернёмся к этому разговору, когда ты протрезвеешь. А пока прощай.

       Кулькатли развернулся и направился к выходу. Но у самой двери вдруг столкнулся с воином, вошедшим со двора.

       - Господин, - пролепетал воин, вбегая в горницу и кланяясь кану. - Русичи перекинули нам через стену две тамги. Это тамги Олоко и Юзора.

       Унху побледнел, а Кулькатли кинул в его сторону злорадный взгляд.

       - Вот они - плоды твоего небрежения к бессмертным. Теперь мы и впрямь обречены.

       Небо затянула белесая плёнка. Блеклое солнце скользнуло по ней к окоёму и утонуло за дальними холмами, растекшись напоследок багрянистым вином. В наступивших сумерках выплыли уродливые тени конурника, тайга погрузилась во мрак, исторгавший из себя волчий вой и порывы ледяного ветра. Едва видимый сквозь облака диск луны с трудом вскарабкался на небо и засиял мертвенным светом. В югорской столице замерцали огоньки костров, задвигались крохотные фигурки. Утёсы, воздвигшиеся над городом, сделались похожими на былинных витязей, окаменевших от лютой стужи. Острые верхушки их и восточные склоны окрасились разбавленным молоком, налипшим на выступы и кроны деревьев. Другая сторона утёсов была погружена в непроницаемый мрак и угадывалась лишь по резкой кромке между сероватой рыхлостью неба и чёрными глыбами гор.

       Ядрей въехал в русский стан, слез с оленя и кашлянул в кулак, содрогнувшись от мороза. Сопровождавшие его всадники спрыгнули на землю, повели лосей к чумам. Воеводу окружили вятшие люди, давно поджидавшие его здесь, Завид Негочевич спросил:

       - Ну как, сдаются?

       - Сдаются, - кивнул воевода

       Русичи просияли.

       - Слава богу, - произнёс Сбыслав Волосовиц.

       - Пошли в шатёр, перетолкуем, - сказал воевода.

       Хрустя снегом, бояре и купцы проследовали за воеводой в шатёр. Скинув шапки и шубы, расселись вокруг пылающего очага. Ядрей отцепил пояс с ножнами, стянул с себя наручи и наплечи, снял шлем с бармицей[56]. Покрасневшее от мороза лицо его при свете костра приобрело кровавый отлив. Он почесал непослушные, давно немытые волосы, осклабился.

       - Завтра обещались открыть ворота. Просили только войско в город не вводить. Говорят, пропустят человек пятьдесят, чтоб дань приняли.

       - А сами они к нам рухлядь вывезти не могут? - сварливо полюбопытствовал Сбыслав. - Вот нам ещё заботы - по югорским сусекам скрести!

       - Могут, - ответил Ядрей, отчего-то сразу ожесточившись. - Да только кто поручится, что не обманут? Скажут, мол, ничего больше нет, а на деле у них кладовые от добра ломятся. Потому и настоял я, чтоб наши люди самолично дань по дворам собирали.

       Сбыслав скуксился, поняв, что невольно задел Ядрея.

       - Ратников всё ж таки не помешает возле города поставить, - подал мысль Яков Прокшинич. - Мало ли что.

       - Как в прошлый раз, - усмехнулся Савелий.

       - Поставим, - согласился Ядрей. - Я уж и место заприметил. В рощице с восточной стороны заплота.

       - А кто знак подаст, ежели югорцы коварство замыслили? - осведомился Сбыслав. - Я слышал, зырянин-то сбёг от Буслая. А без него как управимся?

       - Управимся, невелика потеря, - проворчал Яков Прокшинич.

       - Да как сказать, - уклончиво возразил Сбыслав.

       - Ты что же, думаешь, вся рать новгородская не стоит одного пермяка?

       - Да пожалуй, что и не стоит. Без него мы бы ещё в первом городке головы сложили.

       - Пермяк этот - нехристь и баламут. Без него даже воздух чище.

       - Возможно, - согласился Сбыслав. - Но он доставил нам победу.

       - Победу доставил нам Господь Бог и мечи булатные.