Кастелау

На каждой лестничной площадке, строго по предписанию, ведро с песком – зажигалки тушить. «Всего одним ведром с песком спасешь и родину, и дом».

Из квартиры Райтшталлера грохотала музыка, какой-то марш, да так громко, что Хаук не расслышал, зазвонил ли звонок. Он нажал на кнопку еще раз и еще, потом постучал – все без толку. Тем временем из-за двери грянул новый марш, совсем бравурный, с барабанным громом и заливистым, взахлеб, ликованием труб. Там, по радио, все еще сплошные победы без передышки.

Так он и стоял в нерешительности, но тут открылась вдруг дверь соседней квартиры и выглянула молодая женщина с горестным лицом. Может, она кем-то приходится тому калеке, которого он перед домом встретил.

– Да вы просто заходите! – прокричала она. Нормальный голос сквозь такой грохот вообще не расслышать. – У него всегда открыто!

Музыка гремела из гостиной. Народный приемник врублен на полную мощность, обычно так включали, только когда вождь с речью выступал. Райтшталлер сидел в кресле у окна и смотрел на улицу. Когда Хаук вошел, он даже не шелохнулся. И даже когда гость радио выключил – внезапная тишина обрушилась, как удар, – он лишь немного погодя голову повернул.

– Узнаешь хоть меня? – спросил Хаук.

– Да, – ответил Райтшталлер. Громко очень ответил, как будто все еще музыку перекрикивает. – Да-да.

– Я Мате Хаук, с «Баварии». «Двадцать четыре часа», помнишь? Да помнишь, конечно, мы тогда в первый раз вместе работали.

– Да-да, – отозвался Райтшталлер.

– А сейчас вот возможность выпала… Ты вообще как, трудоспособный?

– Да-да, – ответил Райтшталлер. А потом, все еще этим своим натужным, громким голосом: – А вы кто будете?

– Хаук. Мате Хаук. С «Баварии». Мы несколько раз…

Райтшталлер потряс головой и вскинул руку – точь-в-точь полицейский, останавливающий движение на перекрестке. Потом взял с подоконника школьную тетрадку, раскрыл и протянул Хауку. Листок в клеточку, много записей разным почерком. «Сегодня хлеба не было», «Сода кончилась». Райтшталлер уже протягивал ему карандаш.

– Я слышу плоховато, – Проорал он.

Точнехонько под словами «Воздушная тревога» Хаук написал свое имя.

– Ну конечно, – сказал Райтшталлер. – У тебя с коленом беда. Счастливчик. А меня вот забрили и на фронт.

«А теперь-то что с тобой?» – написал Хаук в тетрадку.

– Да ничего особенного. Прямое попадание в склад боеприпасов, вот и все дела. У меня вообще ни царапины. Вот только барабанные перепонки… – Райтшталлер вырвал из тетрадки страницу, порвал на мелкие клочки и бросил на пол. – Сказали, я теперь негоден, потому как команд не слышу. Мне теперь только немые фильмы снимать.

«Лучше-то будет?» – написал Хаук.

– Ясное дело, – проорал Райтшталлер прямо ему в лицо. – Когда помру.

Видимо, Хаук все-таки вздрогнул, потому что звукооператор тут же извинился. – Прости. Громкость регулировать не могу.

«А работать?» – написал Хаук.

Райтшталлер смеялся долго, он чуть не задохнулся от смеха.

– Ну, товарищ соплеменник, ты и шутник, – пропыхтел он наконец, еле отдышавшись. – Ты и правда шутник, фольксгеноссе [44].

Интервью с Тицианой Адам

(5 сентября 1986)

Не смотри на меня. Я сегодня пока что без лица… Мне же для этого перед зеркалом… А иной раз… Когда вечером много выпью, я наутро…

Сегодня у меня только арестантский рацион. Вода и сигареты. От хлеба отказываюсь. Причем добровольно.

Ну. Так что ты хотел узнать?

Мюнхен. Тут мне особо сказать нечего. Мы там только все время ждали. Я, правда, от радости себя не помнила. Сам подумай, когда на твоих глазах всех твоих сотрудников… а ты жив… Как такое сразу переваришь? Я и сейчас еще не вполне, не до конца… Я вот думаю иногда: морщины… Каждый год их все труднее замазывать. Столько замазки на свете нет. Такие морщины – это ведь, по сути, уже шрамы. А все от воспоминаний.

В Грюнвальде. Район шик-блеск, сплошные виллы, участки огромные. Войны как будто вообще… Все живые изгороди фигурно подстрижены, все служанки в чепчиках. Маар, понятное дело, тут же начала ныть. Как так, почему нас в обычный пансион… А не в приличный отель. Словом, как давай вонь распускать, но и скорбеть тоже не забывала. Что-что, а уж переключаться она умела, хочешь так, хочешь этак, в зависимости от того, с кем она как раз… Ах да, и еще обязательно хотела, чтобы поминальное собрание устроили. А она бы на нем выступила. За наших геройски павших сотрудников.

Хотя… Пасть можно на поле битвы, в бою… А они-то всего-навсего в фургоне… Только из-за того, что фургон этот бог весть чем размалевали.