Кастелау

Как будто время вообще остановилось. Но без всяких там красот, не как в фильмах, живописно этак, а просто-напросто: старье неописуемое. Дома почти сплошь деревянные. Да тут не то что зажигательная бомбы… Спички одной хватило бы. Я тоже, видит бог, не в хоромах выросла, но Тройхтлинген – это, по крайней мере, какой-никакой город. А Кастелау… Холод и грязь. Перво-наперво холод. Сейчас, когда вспоминаю, вообще кажется, будто я там все время только мерзла и больше ничего.

Самое первое, что мы там увидели, знаешь, что было? Малюсенькая деревянная будочка, скворечник этакий, а на двери сердечко выпилено. Ну да, нужник. «Жизнь опять в сарказм впадает», – буркнул Вернер. И как раз, когда мы мимо проезжали, из уборной этой баба выходит, закутанная с головы до пят. Да так и застыла, разинув рот. И то правда, не каждый день такое увидишь – прямо по деревне разукрашенный розовый автобус катит. «Бравур & Мажор». Может, она даже и фильм смотрела. Хотя до ближайшего кино там…

Мы, конечно, все время головами крутили, где же замок, в котором нам… Да только не было никакого замка. Этот Линденбург – от него одни развалины остались. Но мы-то тогда этого еще не знали. И магазинов тоже никаких. Да какой там туризм, какие приезжие! Молоко у крестьянина еще можно купить, а все остальное… Если с лета сам не заготовил, считай, что… Слава богу, хоть пекарня с хлебной лавкой, у Хольцмайерши, чей сын потом…

Ну да, да, помню.

Словом, затормозили у «Вацманна». Да не гора, дурачок… Трактир, постоялый двор. Над входом навес, а сверху по карнизу название. Деревянными буквами. Как ваш Голливуд, только буквы, конечно, гораздо мельче. «АЦМАНН» – так и написано, вроде как «Обжоркин» получается [49]. Потому как «В» повалилось давно, а починить никому и в голову…

Дорожка к крыльцу не расчищена, только тропка по сугробам протоптана. А я все еще в своих туфлях. Крокодиловая кожа, говорят, вообще-то прочная, но по этой слякоти, да еще со льдом… У них, у крокодилов-то, там же солнце всегда… А до чемодана своего мне было не добраться, на него кто-то ящик взгромоздил с оборудованием…

Была бы умнее – осталась бы просто в автобусе сидеть, потому как дверь в трактир все равно на запоре была. Только картонка за стеклом, на ней от руки объявление: «Временно закрыто». Вот такая она оказалась – наша гостиница.

Люди вообще недоумки, ты не знал? Ни один не мог поверить, что дверь и в самом деле заперта. Пока сам ручку не подергает. Как будто все остальные… Притом что звонок звонил. Не электрический, а допотопный такой, на шнурке, а внутри колокольчик. Сколько мне известно, он и сейчас там такой же. Приезжим, которые из города, кажется, что это ужасно романтично. Словом, за шнурок дергали, звонок внутри звонил, было слышно, да только никто к нам не вышел.

Этот «Вацманн» – он на площади стоит, прямо напротив церкви. Чуть сбоку еще ратуша. Одно название, что ратуша, не подумай, будто хоромы какие-то. Обычный старый крестьянский дом, а к нему еще сарай пристроен, тот и вовсе от старости трухлявый. Ну и знамя со свастикой, чуть ли не больше, чем вся эта хибара.

Наш Кляйнпетер тогда снова в автобус залез и давай на сигнал жать. Снова и снова. Сигнал не сказать, чтобы слишком громкий. Три аккорда всего. [Напевает.] «Несмотря на все накладки, едем к счастью без оглядки…»

В общем, через какое-то время из ратуши вышел мужичок. Потом-то я совсем по-другому к нему… А тогда первым делом подумала: фигляр какой-то. Форменный китель, ортсгруппенляйтер, по-тогдашнему вроде как партийный начальник, а ниже пояса кожаные баварские штаны. Сам маленький, толстенький, щечки отвисли. Но сказать, чтобы приятный… Вот уж нет. Лицо злобное, свирепое даже.

Именно что свирепое. Одно слово – бульдог.

И вот, значит, он через всю площадь к нам топает, по-деловому так, но не сказать чтобы… Ради нас он торопиться не собирался. Он и всегда так ходил.

Кляйнпетер ему руку протянул, но тот ее вроде как не заметил даже. Ладонь вверх как вскинет. «У нас, в Кастелау, – тявкнул, – в таких случаях принято говорить „Хайль Гитлер!“»

Маркус Хекенбихлер. Ответ на вопрос анкеты

(1988) [50]

Вопрос № 1

Конечно, отец был нацистом. Он и сам никогда этого и не отрицал.

Он был за порядок, так его воспитали, и такое тогда время было. Не стоит забывать: он ведь и Первую мировую войну пережил, и всю последующую сумятицу – инфляцию и великую депрессию, кризис этот экономический. И ему, конечно, нравилось, что снова введены твердые правила. Но я должен признать: ему и командовать нравилось. В такой маленькой деревушке, как наша, всегда есть вроде как видные семьи, ну и не особо видные, так вот, Хекенбихлеры никогда в видных не ходили. И отцу, ясное дело, одно удовольствие было сознавать, что теперь его слово в общине самое главное.

Как его сын я достаточно часто на себе мог почувствовать, что человек он строгий, иной раз, быть может, даже не в меру строгий, к тому же и справедливый не всегда. В деревне многие люди его боялись.