Кастелау

Риск угодить за решетку по такому обвинению вследствие чьего-либо доноса был весьма велик. Власти принимали подобные «сигналы» с большой охотой и вознаграждали их авторов не только официальными благодарностями, но и материальными поощрениями, главным образом в форме дополнительных карточек на дефицитные товары.

Иными словами: в глазах местного населения пребывание столичных гостей в Кастелау оставалось оправданным лишь до тех пор, пока группа действительно проводила киносъемки либо – поскольку по вышеперечисленным причинам снимать фильм было невозможно – по крайней мере, создавала иллюзию таковых, уповая на то, что жители деревни, не сведущие в тонкостях кинопроизводства, не распознают истинный характер их деятельности, поняв, что все это, мягко говоря, «липа».

Кроме того, фильм всенепременно должен был называться «Песнь свободы» и никак иначе. Даже здесь, в Кастелау, в любую секунду мог сыскаться не в меру любознательный охотник запросить Берлин о проводимых в деревне съемках. Случись подобное, он получил бы подтверждение: работа над фильмом с таким названием действительно ведется.

На практике это означало, что под старым названием надо было придумать совсем другой фильм, съемки которого – хотя бы для отвода глаз – можно было бы проводить в описанных условиях и с использованием имеющихся более чем скудных технических средств. Само по себе название «Песнь свободы» оказалось, по счастью, достаточно расплывчатым, чтобы подогнать под него какую угодно историю, правда, с сохранением сколько-нибудь ощутимой патриотической «прокладки». Этот идейный, точнее, идеологический аспект был важен, ибо столь незаурядное событие, как киносъемки, несомненно, привлечет пристальное внимание жителей деревни и, конечно же, будет живо ими обсуждаться. А Кастелау в ту пору отнюдь не был местом, где кто-то отважился бы усомниться в нацистской идеологии или даже мысль о возможности такого сомнения допустить.

Чтобы обеспечить столь рискованной затее хоть малейший шанс на успех, никто в деревне не должен был узнать о содержании первоначального сценария. Следовательно, все существующие экземпляры сценария надлежало уничтожить. Очевидно, именно этим объясняется тот факт, что от первоначального варианта «Песни свободы» сохранилась – и то случайно – одна-единственная страница текста [52].

Директор картины Кляйнпетер подобное развитие событий, похоже, предвидел или, по крайней мере, не исключал. Иначе с какой бы стати он взял на себя риск ввести в состав выездной съемочной группы Вернера Вагенкнехта, литератора, несомненно весьма одаренного, но к тому времени абсолютно запрещенного?

Дневник Вернера Вагенкнехта

(Ноябрь / декабрь 1944)

Сегодня я впервые имел честь лицезреть Кляйнпетера без галстука. Темно-коричневый норвежский свитер с двумя вывязанными северными оленями на груди. Спортивные брюки, тяжелые башмаки. Как будто на лыжах кататься собрался. В отличие от меня экипирован по-зимнему, и холода ему нипочем.

Когда он вошел ко мне в номер, мы галантно предложили друг другу единственный стул. В итоге от избытка вежливости оба остались стоять. Для разговора положение не слишком удобное, но куда менее странное, чем сам наш диалог. Попытаюсь воспроизвести его по возможности точно, пусть и во всей абсурдности. Иначе, пожалуй, завтра я сам себе не поверю, что он действительно имел место.

Он (к моему удивлению, официальным тоном): Мы не сможем в Кастелау снимать «Песнь свободы».

Я: Но мы еще не видели замок.

Он: Нет никакого замка.

Я: Но мы же ради этого сюда приехали.

Он: Есть только кастель, старая крепость.

Я: Тогда пусть крепость.

Он: И крепости тоже нет.

Я: То есть как?

Он: Только развалины стены. Для декораций, полагаю, этого явно недостаточно.

Может, он и не столь напыщенно изъяснялся, но за смысл ручаюсь. Дословно точно не помню. У меня память, а не диктофон.

Я (в замешательстве): Значит, снимать не будем?

Он: Отчего же… Отнюдь.

Я: Тогда не здесь?

Он: А где же еще?

Я: Но если здесь мы не можем…?

Он: И тем не менее.

Похоже, этот нелепый обмен репликами на самом деле тянулся дольше. Или мне просто показалось. По-моему, я не все повороты воспроизвел. Помню только, в какой-то момент я сказал: «Тогда, значит, это невозможно?» А он на это: «Абсолютно невозможно. Но мы никому об этом не скажем».

Вид моей растерянной физиономии явно доставлял ему удовольствие. Это будет не вполне точная метафора, но другой сейчас не подберу: Кляйнпетер буквально расцветал на глазах.

Я не понимал, к чему он клонит, и именно это радовало его все больше.

Он: Если ты не раскумекал, значит, и другие не раскумекают.

Я: Раскумекают – что?

Он: Что именно мы здесь, в Кастелау, будем снимать.

Я: Я так понял, что мы снимать не будем.

Он: Будем. Только не «Песнь свободы».

Я: Тогда что?

Он: Другой фильм. Под названием «Песнь свободы». Который ты для нас сочинишь.

Честное слово, уж на диалогах-то я собаку съел. Но такого безумного, какой мы с ним вели, мне бы в жизни не выдумать.

– «Песнь свободы» я уже сочинил, – говорю я ему.