Кастелау

Но это не значит, что всякий нацист – сразу преступник. Отец никогда ни в СС, ни в чем-то подобном не состоял, а преследований евреев в Кастелау, где отродясь евреев не водилось, и не было никогда. Отец был, можно сказать, функционер, он принимал и отдавал приказы, твердо веря, что служит правому дело, коли в этом деле все заодно.

А в том, что про него после смерти болтали, много вранья. Я-то твердо убежден, что умер он от горя, но горевал совсем не из-за того, что война проиграна. Тут другое: не мог он смириться, что ему суждено снова Хекенбихлером стать, человеком как все, обычным, самым заурядным Хекенбихлером.

Дневник Вернера Вагенкнехта

(Ноябрь/декабрь 1944)

Ужасно хочется лечь, но простыни задубелые, вообще ледяные. В номере стужа. Запретил себе через каждые пять минут бегать к батарее, проверять, не подает ли та хоть какие-то признаки жизни, но сдерживаюсь с трудом. Просто когда убеждаешься, что батарея по-прежнему ледяная, только сильнее мерзнешь. По большей части всё ведь так и так от головы идет. Пытаюсь обогреваться надеждой. Хозяйка (не забыть бы ее описать) твердо обещала, что к вечеру отопление запустит, «если не заржавело совсем, ведь сколько уже не работало».

Спальное ложе темного дерева, с высокой спинкой в изголовье. Края боковин слегка выступают над матрасом. В это сооружение не спать ложишься, а укладываешь себя, как в ящик, если не что похуже. (Кстати, приподнять матрас оказалось делом совсем не простым. Будет хороший тайник для этой тетрадки.) Еще имеются стул и небольшой столик, для пишущей машинки слишком низкий. Может, удастся поменять. Хлипкий расшатанный шкаф, от которого отваливается фанеровка. Так и вижу добротные крестьянские шкафы, которые стояли здесь во всех номерах, пока не приехал какой-нибудь пройдоха-антиквар и не выменял их на эту вот фабричную дрянь. На стене акварель: «Горная вершина, увенчанная крестом».

На ночном столике – для любителей символики кадр просто загляденье – цинковая фляга, грелка для постели, наполненная, надо полагать, предыдущим постояльцем. То есть одному богу известно когда. Вода в грелке замерзла, фляга лопнула по шву, в узкую щелку видна мутно поблескивающая ледышка. Лучше сразу, не дожидаясь наводнения на ночном столике, отнести флягу в ванную.

Ванная – вот уж неслыханная роскошь – и в самом деле имеется, правда, одна-единственная. Одна общая ванная комната на весь этаж. Пока что без воды. «До вечера…» – сказала хозяйка. Заранее воображаю себе петушиные бои за право пользования ванной. А еще живописней – куриные. Так и слышу воинственное кудахтанье Марии Маар.

Хекенбихлер, здешний партийный начальник, поначалу отнесся к нам, киношникам, с таким презрением, будто мы цыгане и выпрашиваем милостыню. Цыгане из племени УФА. Сам он, заявил он нам с гордостью, в жизни в кино не бывал и не собирается, даже если упрашивать будут. В наше героическое время подобным фривольным забавам не место.

Не человек, а ходячая карикатура. Одна из многих карикатур, которые теперь правят страной.

Но Кляйнпетер предъявил ему бумагу, которую нам в министерстве выправили. «Всем государственным и партийным учреждениям… оказывать всемерное содействие». Тут уж Хекенбихлер совсем по-другому запел, его будто подменили. Будто внутри себя по стойке «смирно» вытянулся. (Можно так сказать?) Правда, старался виду не подавать. Даже демонстративно с ноги на ногу переминаться стал, вроде как вальяжность изобразить, но только еще очевиднее показал, что струхнул изрядно.

Немедленно приказал жене подать нам в так называемой ратуше – скорее просто в крестьянской горнице – горячего чаю с местным бальзамом на травах. Деревянные панели, резьба, кафельная печь и большой портрет Гитлера. Партиец тем временем сына опрометью послал за хозяйкой трактира.

Та прибежала, запыхавшись, – и оказалась совсем не такой, какой я, допустим, в сценарии изобразил бы хозяйку баварского трактира. Не крепкая, не хваткая – здесь, в горах, у них это, кажется, называется «ядреная», – нет, это была поблекшая, увядшая красавица лет сорока – сорока пяти. Прежде она, должно быть, пленяла девической нежностью, а сейчас это была просто исхудалая измученная женщина. Темные круги под глазами. То ли от недосыпа, то ли от забот. Госпожа Мельхиор, так ее зовут. Когда подаешь ей руку, прячет глаза. Словно провинилась в чем-то.

Хекенбихлер помыкает ею, как подчиненной. Сразу наорал: «Постоялый двор открыть немедленно!» А она безропотно стерпела. Хотя вовсе не рада такому приказу, сразу было видно. Но ни словом не возразила. Только голову в плечи втянула, будто колотушек ждет. Этот Хекенбихлер, похоже, здесь, в Кастелау, большая шишка, наверно, не только партийный босс, но еще и староста, а может, вдобавок еще и почетный председатель всех ферейнов. У такого любое распоряжение должно быть исполнено, причем опрометью.