Океанские волны мягко набегали на берег, перетаскивая с места на место камешки и ленточки водорослей. Вода мерцала природным светом крошечного фитопланктона. Это тоже было неестественно: обычно он появлялся позже, – но сейчас это казалось подарком иного мира, предназначенным только им. Как будто с неба слетело созвездие, только чтобы их порадовать.
– Не хочешь поплавать? – вдруг спросила Нор.
– Ты с ума сошла? – проворчал Рид. – Вода же ледяная!
– Зато весело!
Не давая себе времени передумать, Нор вскочила на ноги и расстегнула толстовку. Она сняла с себя всю одежду, кинула ее кучей у догорающего костра, припустила по каменистому пляжу к воде и, с удовольствием чувствуя на себе взгляд Рида, бросилась в океан.
От ледяной воды у нее перехватило дыхание и, кажется, занемела вся кожа. Было больно, но это была хорошая боль. У нее вдруг прорезался голос, и она смеялась до визга.
– А тут хорошо! – завопила она, стуча зубами. – Иди сюда!
Рид покачал головой и остался сидеть на бревне, в тепле и сухости.
– Ага, конечно! – ответил он. – Я и вижу, жара африканская!
– Ладно, вода ледяная, – призналась Нор. – Но она такая красивая, что об этом можно забыть.
– Красота от многого отвлекает, да, – согласился Рид.
Уголки его рта медленно расползлись в улыбке, он встал, снял куртку, а потом футболку и джинсы. Нор старательно отводила глаза, пока он не прыгнул в воду. Его золотисто-коричневая кожа сияла в лунном свете.
Гребки их ног так напугали нескольких селедок, что те выпрыгнули на поверхность. То, что в море остался еще хоть кто-то, кроме них, успокаивало. Маленькие рыбки переливались на фоне ночного неба, как голубые светлячки. Нор разрезала темно-лазурную воду гребками. На них проступали лиловые шрамы, и вода была им нипочем.
Нор осторожно провела пальцами по дрожащим губам Рида. Тот лег на спину, и сияние планктона образовало вокруг его головы нимб.
– Кажется, я начинаю немного согреваться, – заметил он.
Нор рассмеялась:
– По-моему, это симптом гипотермии.
Они поспешно выбрались на берег, по пути спотыкаясь о камни и толкаясь, стремясь побыстрее вылезти из ледяной воды. Наконец они вернулись к костру, одежде и заснувшему на шарфе Нор Пустячку. Рид набросил на них обоих свою куртку. Потом поцеловал Нор, и та почувствовала на его губах соленый привкус океана.
Когда они вернулись в Башню, там было темно, тихо и сонно. Рядом с Ридом Нор не казалось, что молчание непременно надо нарушать; скорее, им хотелось делиться. Как секретами. Или поцелуями.
Рид привлек к себе Нор. Когда они прервали поцелуй, он не убрал рук с ее лица.
– Спроси меня, о чем я думаю, – пробормотал он.
– И о чем ты думаешь?
Он намотал на палец прядь ее мокрых волос и слегка потянул.
– О том, какая ты красивая.
Нор покраснела.
– Хватит!
– Ты такая красивая, – продолжал Рид, не обращая внимания на ее протест. – Неудивительно, что мне больно отворачиваться. – Он поцеловал ее на прощание, прижавшись губами к шрамам на ее запястьях.
Нор подхватила на руки Пустячка и поспешила в дом. Поднявшись к себе, она плюхнула песика на кровать и зашвырнула полные песка берцы в дальний угол.
Комнату заливал опаловый лунный свет; отсюда остальной остров казался царством теней, не более зловещим, чем детская сказка. Да, быть может, в этих тенях и прятались чудовища, но Нор еще чувствовала на своей коже следы океанской соли и думала, что уж этой-то ночью до нее не доберется ни один кошмар.
Нор снова снился сон. Во сне она стояла в холодной незнакомой комнате с каменными стенами и полом. В комнате отвратительно пахло одновременно гнилью и тлением, и к ним примешивался металлический запах крови. Из комнаты можно было выйти только наверх по извилистой каменной лестнице. Единственным источником света служило окошко в дальнем углу.
Нор постучала по руке покрытыми красным лаком ногтями. Ее болезненно бледную кожу покрывали зеленые завитки папоротников. Она ходила взад-вперед, и ее шпильки угрожающе стучали о холодный каменный пол при каждом шаге.
Катриона держала жертву и закрывала той рот рукой. Эта ничем не примечательная девочка привыкла, что ее никто не замечает, и потому оказалась очень полезной, преданной и надежной.
Мэдж была слишком робкой для такой работы, Ирокез – слишком тупым. Но Катриона… что ж, она, быть может, проявляла слишком много энтузиазма. Если бы Нор позволила ей, она бы, пожалуй, вырвала женщине язык голыми руками.
Женщина, стоящая на коленях перед Катрионой, жалобно застонала, и стон ее скорее походил на крик животного, чем на человеческую речь. У нее был такой же нос, как у сына, и его светлые волосы. И его же чересчур привычное выражение лица: в его глазах никогда не было любви, лишь страх и презрение. Они постоянно напоминали ей: что бы она ни сделала, желаемое будет снова и снова ускользать из ее пальцев, как истершаяся веревка.
– Чего ты хочешь? – задушенным шепотом спросила Блисс, как будто хватка Катрионы лишила ее способности нормально говорить. Возможно, так и было.