Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Но прежде чем грянули выстрелы, со сцены навстречу покусителям метнулся Набоков. Словно знаменитый Джек Демпси, он мощным свингом — боковым ударом справа — поверг на пол усатого. На другого стрелявшего не нашлось молодца. Он в упор расстрелял безоружного Набокова.

На злоумышленника бросилось несколько человек, скрутили ему руки. Но трагедия этим не кончилась. Пришедший в себя Шабельский-Борк начал стрелять в ряды зрителей. Пять человек были ранены. Милюков не пострадал.

Набоков, держась за грудь, все еще стоял на ногах. Сквозь пальцы бежала густая, липкая кровь. Потом он медленно осел, взор его стал затухать.

Все газеты — эмигрантские, немецкие, французские — опубликовали сообщение о случившемся и очень сочувственные некрологи убитому: «Это был настоящий русский — мужественный и благородный».

Следствию удалось выяснить, что фамилия другого убийцы Таборицкий. За год до этих событий он покушался на жизнь председателя III Государственной думы, военного министра Временного правительства А. И. Гучкова.

* * *

Убийцы были преданы суду и приговорены к длительным срокам пребывания в тюрьме. Освободит их досрочно Гитлер, когда станет рейхсфюрером. Крепкие ребята ему были нужны для важных дел. По берлинским улицам станут маршировать мужики со славянскими лицами, в хромовых сапогах и белых рубашках, с красными нарукавными повязками, на которых в синем квадрате белым шелком будет красиво вышит знак свастики. Нам об этих молодцах еще предстоит говорить. А пока сообщим, что в Берлине будет создан «Отдел русских беженцев». Возглавит его генерал Бискупский. Правителем канцелярии станет Таборицкий, а секретарем — нокаутированный Шабельский-Борк.

Вернемся, однако, в Париж весны 1922 года.

31 марта множество русских собрались в Русской православной церкви на рю Дарю. Церковь эта была построена по блестящему проекту архитектора Р. И. Кузьмина еще задолго до большевистского переворота. Теперь здесь предстояло несколько десятилетий отпевать самых знаменитых покойников — от Шаляпина до Бунина. Но весной двадцать второго года — 31 марта, была панихида по Набокову.

На сей раз протоиерей Сахаров отслужил панихиду по убиенному. Газеты ностальгически писали: «Превосходное пение церковного хора звучало родными, с детства знакомыми напевами».

6

Ностальгия, ностальгия!.. Чувствует ли ее кто больнее русского человека? Одни старались заглушить ее алкоголем в расплодившихся кабачках, где песни грудастых цыганок исторгали слезу из глаз вчерашних полковников, корнетов и казачьих атаманов. Другие заглушали ее пистолетными выстрелами, в других или себя — все равно. Третьи — беседами о литературе и высоком искусстве.

«Вчера были у Толстых по случаю оклейки их передней ими самими. Пили вино. Толстой завел интересный разговор о литературе, о том, стоит ли вообще ему писать. Говорили о том, что литература теперь заняла гораздо более почетное место, чем это было раньше…» (Запись Веры Николаевны 28 апреля.)

* * *

Бунины начали приходить в себя после беженских страданий, но один вопрос постоянно донимал их: как и на какие средства существовать дальше?

— Живите, дорогие, сколько вам захочется, — убеждала их Цетлина.

Но эта любезность не утешала. Последние иллюзии относительно гостеприимных хозяев рухнули 10 мая, когда очаровательная голубоглазая дочка Марии Самойловны Шурочка (от первого брака с эсером Авксентьевым) простодушно спросила:

— А вы после лекции от нас уедете?

Шурочка говорила о публичном вечере Бунина, который имел быть 12 мая. Это был первый из десятков подобных. Они проводились с единственной целью — собрать франки, необходимые для существования. Для начала снимали помещение — чаще всего на окраине Парижа, ибо тут дешевле. Затем печатались анонсы в газетах, а порой и пригласительные билеты.

И вот жена, дети, приятели жены и детей ходили по квартирам знакомых и незнакомых русских. Норовили проникнуть к зажиточным, хотя среди русских парижан таких было немного. Нажимали кнопку звонка, изображали улыбку:

— Нас прислал такой-то, у него лекция. Сделайте милость, купите билетик… Сколько стоит? Да сколько пожертвуете, по силам.

Бедные вздыхали:

— Надо ведь поддержать писателя! — Долго шарили по карманам, отдавали последние гроши и приходили на вечер.

Богатые, как правило, на вечер не приходили, но вносили солидный взнос — порой франков сто — двести. Вот и набиралась какая-то сумма. Вся беда только в том, что круг любителей лекций был весьма невелик и его нельзя было часто эксплуатировать.

Вера Николаевна, услыхав обидный вопрос малолетней Шурочки, горько плакала, а успокоившись, записала в дневник: «Может быть, правда пора переселяться? Я с наслаждением переселилась бы в крохотную квартирку, сама бы готовила и никого бы не видала. Я чувствую, что устала от людей, от вечного безденежья, от невозможности жить, как хочется» (10 мая).