Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Гости засиделись далеко за полночь. Опасность войны, встревоженность постепенно сменились обычной российской куражной беззаботностью: авось обойдется!

Цетлины привезли шампанское, да не сколько-нибудь: здоровяк шофер внес, посапывая, целый ящик.

Яков Полонский пришел с женой и сыном Александром, Борис Зайцев с охапкой цветов — «милой хозяйке!», Бахрах привел Сосинского, которого все любили и, вопреки его сорокалетнему возрасту, нежно звали Володенькой. Деликатный Алданов вел тихую беседу со своей сестрой — Любовью Александровной Полонской. Тэффи пикировалась с Дон-Аминадо, который в свою очередь сыпал анекдотами. Застенчиво молчал Терапиано.

Больше всех суетился Зуров, который еще прежде Бунина, но позже Веры Николаевны приехал в Париж, а теперь успел опрокинуть салат на Алданова.

Дон-Аминадо строго произнес:

— Ваше счастье, Леня, что Марк Александрович — не Сталин.

— Почему?

— В этом случае, Леня, вы как враг народа были бы расстреляны.

— И правильно! — тряхнула головой Тэффи. — Если каждый станет салатом швырять…

Зуров, туго воспринимавший юмор, покраснел от досады.

Неожиданно вступил в разговор Ляля Полонский, которому только что исполнилось пятнадцать лет. Он с детским простодушием произнес:

— Как же тогда Леонид Федорович написал бы «Зимний дворец»?

Гости прыснули со смеху: мифический роман этот уже вызывал улыбку. Зуров постоянно, много лет твердил о нем, даже напечатал какие-то главы, но самого романа никто никогда не увидит.

Дон-Аминадо с самым серьезным видом возразил:

— Сталин посоветовался бы с комендантом Зимнего, и тот сказал бы, что Зуров нужен родине, пока роман не закончит. А тогда можно его и к стенке прислонить — пиф-паф!

— А что, Аминад Петрович, Сталин советуется?..

— Обязательно! Пришел Ежов просить у Иосифа Виссарионовича разрешения на арест Бабеля. Тот говорит:

— Бабель все-таки писал про Первую Конную армию. Вдруг Буденный обидится? Надо спросить.

Вызвал Буденного. Спрашивает:

— Семен Михалыч, признайся, тебе Бабель нравится?

Тот лихо покрутил ус и отвечает:

— Это смотря какая бабель!

Анекдот Дон-Аминадо рассказал смешно, но смеяться не хотелось: Бабель уж года три сидел в концлагере.

* * *

Выпили шампанского, расшевелились, развеселились, хором спели «Вот мчится тройка удалая…».

Алданов заговорил о мирном договоре Сталина с Германией, о том, что он компрометирует СССР в глазах всего мира.

Зуров возражал:

— Это — большая политическая победа Сталина, потому что ему предстоит война с Японией. Важно обезопасить себя на западной границе.

— А почему он столь бесславно воевал с финнами? — спросил Бахрах.

Зуров важно хмыкнул. Он мнил себя военным стратегом.

— Нарочно! Не хотел показывать свою силу, чтобы сбить с толку потенциальных врагов.

Бунин не выдержал:

— Столько тысяч русских загубить напрасно — «нарочно»! Это, Леня, вы зарапортовались.

— Вовсе нет, сами скоро убедитесь!

— Тогда, думаю, у этого полководца, как говорил Хаджи-Мурат, ума в голове столько, сколько волос на яйце.

Алданов вдруг поддержал Зурова:

— Леонид Федорович, безусловно, прав: для большевистских и фашистских вождей люди не являются объектом заботы. Ради своих политических претензий они спокойно ухлопают миллионы жизней. Подтверждение тому — все эти Беломорканалы и прочие, уложенные человеческими костями…

— И воспетые Горьким, — заключил Бунин.

— Как и другими представителями «самой передовой в мире литературы», — добавил Терапиано, — Шкловским, Никулиным, Катаевым, Зощенко и, конечно, Алексеем Толстым.

— Это сколько надо иметь дурного вкуса и нахальства, чтобы самих себя публично именовать «самыми передовыми»! — рассмеялся Бунин. — Ай да пролетарские писатели!

Высокий, с большими залысинами Юрий Терапиано, поэт и критик, рассказал, что получил письмо от Кисы Куприной. Она сообщает: «Нас восторженно приняли на родине, Александра Ивановича всячески чествовали, только пожить ему не удалось долго — болезнь, с которой он покинул Францию, была слишком тяжелой».

Потом переключились на другую тему — о судьбе Марины Цветаевой, спешно бежавшей в СССР за мужем — Сергеем Эфроном, оказавшимся сотрудником НКВД.

— С Сергеем Яковлевичем у меня связана одна очень странная история, — сказал Сосинский и в нерешительности умолк.

— Мы хотим знать вашу тайну, Володя! — нетерпеливо произнесла Тэффи.

— Хорошо! — Сосинский тряхнул каштановыми волосами. — Как вы знаете, с Мариной Ивановной и Эфроном я был близко знаком. Еще с двадцать пятого года, когда они жили на квартире моей будущей тещи Колбасиной-Черновой…

— В доме восемь на рю Рувэ? — блеснул памятью Бахрах. — Я бывал там у Цветаевой.

— А я там занимал на правах жениха комнатушку, — подтвердил Сосинский. — Однажды Сергей Яковлевич сказал мне: «Мы оба с вами, Володенька, бывшие белогвардейцы. Мы проливали русскую кровь, мы согрешили перед родиной. И теперь наша святая обязанность искупить вину».

— И он сделал вам деликатное предложение? — спросил Зайцев.