Катехон

Два последних дня в Батуми он провалялся в темной комнате. Она приходила к нему, мяла его тяжелую голову, приносила еду, которую он не ел. «Хачапури по-аджарски», – говорила она. Пробовали, кстати? Она потом покажет фото, в другом месте… Он смотрел на нее и не ел. Меняла ему полотенце и снова уходила. Установилась теплая погода, море успокоилось. Может, ей надо было сидеть с Сожженным. Гладить его немытую голову, слушать его бред. Но ей хотелось солнца. Обычного солнца, и обычного моря, и крупной мокрой гальки. Нельзя?

После прилета в Турцию Сожженному стало легче. Помыл голову, постриг ногти. Но ее он не помнил.

Один раз даже стал с ней знакомиться. Возвращались на пароме с Принцевых островов, море сверкало, шумели чайки. Сожженный отошел к бортику смотреть чаек. Вернулся. И стал с ней знакомиться. Нет, не розыгрыш.

Когда она начинала кричать, он просто удивленно смотрел на нее. Один раз попытался затолкать ее в ванную. «Поймите, сейчас войдет жена, как я ей объясню…» Она сидела в ванной, спрятав лицо в белое гостиничное полотенце.

Потом наступала ремиссия, он целовал ей руки, они бродили по узким улочкам. Продолжалось это недолго.

Они передвигались по Турции из города в город. План путешествия был составлен заранее, тщательно и подробно.

Она постепенно привыкла к своему неузнаванию. В конце концов, он не избегал ее. Нужно было только каждый раз придумывать, как себя обозначать. На его изумленный взгляд отвечала: «Я из турфирмы, сегодня я буду вас сопровождать…» Он не сопротивлялся, целый день они бродили вместе, к вечеру он даже немного влюблялся в свою заботливую Reiseführerin[36]. Фюрерить, правда, и не приходилось. Почти всё рассказывал сам, вываливая тонны сведений. Их он помнил.

Другой раз представилась подругой Анны: Анна уехала по делам, не успела его предупредить. «А я как раз здесь живу… вышла замуж за турка… Да, попросила побыть сегодня с вами…» Его не удивляло, что ни «гид», ни эта с неба свалившаяся «подруга» не знают турецкого. Что плохо ориентируются в местном пейзаже. Что берут его под руку и слишком пристально смотрят на него. Это казалось ему нормальным.

Он был весь в своих мыслях и в волнах боли, которые иногда накатывали на него, и тогда у сопровождавших женщин сразу же находились нужные лекарства. Это его тоже не удивляло. Как и то, что его Анна куда-то исчезла и доверила его вот этим… Только один раз, когда изображала свою турецкую подругу, Сожженный (это было в Эфесе) вдруг остановился: «Вы обманываете… Анна не уехала по делам, у нее сердечный приступ. – Подумав, добавил: – Она сейчас в больнице. И мы туда поедем».

Они стояли в огромной чаше древнего театра. Вокруг бродили другие туристы и покрикивали, чтобы проверить акустику.

Она стала убеждать, что с Анной всё в порядке, она уехала по его же делам, в одну из местных клиник, где оперируют как раз его случай (врала, как умела). Но он всё твердил про сердечный приступ. Они шли вдоль откопанного города, его мраморных остатков, а она соображала, в какую больницу им придется ехать. К счастью, возле библиотеки Цельса он остановился и долго стоял. Потом еще столько же, прикрыв глаза. После этого уже про больницу не вспоминал. Пообедали в небольшом кафе, Сожженный говорил о библиотеках… Каких? Какая разница? Она устала.

Устала придумывать каждый день себя новую. Повторяться было нельзя, Сожженный тут же изобличал ее во лжи, сличал факты, требовал ответить, кто она и как оказалась в их номере… Один раз, когда стала толкать очередную легенду, он округлил глаза: «Ань, ты что?» «Решила тебя разыграть», – быстро нашлась… Долго смотрела на себя в зеркало. Сколько она еще так выдержит? Отражение мотало головой.

Может, она сама как-то изменилась? Она разглядывала свое лицо. Оттянула для чего-то пальцем веко. Да, она похорошела. Море, солнце сделали свое дело. И мужские взгляды, скользившие по ней, как солнечные зайчики. Вот только сердце один раз куда-то провалилось и всё погасло: море, солнце, мужчины… Потом снова зажглось, но страх остался. Надо будет заняться сердцем. Она нарисовала на слегка запотевшем зеркале сердце. Получилась какая-то какашка. Стерла.

Это, кстати, случилось в Адане. Когда он сразу узнал ее.

«Кстати»… Почему «кстати»? Любимое словечко матери. Перехватывала им совершенно далекие мысли, как пучок волос резинкой.

В Адане они как раз были «некстати». Еще один город, с еще одной огромной мечетью, еще одним археологическим музеем. В Адану почему-то захотел Сожженный.

Утром в Адане он вспомнил ее. И помнил весь день. Но выйти из номера отказался. Сидел за компом, что-то писал. «Ты же сам хотел сюда!» Он повернул голову: «Здесь уже ничего нет». Она хотела спросить: чего? Чего нет? «А раньше ты этого не знал? Когда мы решали сделать этот крюк, бронировали билеты, гостиницу?» Сожженный поднялся и подошел к ней. Он был в шортах и серой майке.

«Прости, я заблудился в хронотоках», – кивнул на монитор.

Когда она вернулась с прогулки, он молился. Закончив, спросил, была ли она на ипподроме. Она удивленно помотала головой.

69