Катехон

Те, с опрыскивателями, продолжали свое дело; лица их были почти полностью скрыты масками-респираторами. Если это можно было назвать лицами.

– Отойдите, говорю, это яды!

«Разорви мою грудь, – гремела песня, – разорви мое сердце…»

Яды или что-то другое, он стал задыхаться. Сад потемнел и покачнулся. Собрав силы, бросился в часовню, чтобы вынести оттуда крест…

Не добежав, упал в песок возле урючины.

Фигуры с опрыскивателями заканчивали. Опрыскали всё: орешину, урючину, виноградник, чинары… Астры, хризантемы. Залезли через открытое окно в дом, попшикали. Вышли, переговариваясь. «…мое сердце, насыпь туда побо-ольше перца…»

Тот, старший, всё так и стоял с документом.

– К сожалению, – подошел к Сожженному, наклонился, – мне велено этот документ сжечь. Не хочется, конечно. Но что поделать. Не в нашем хокимияте это решалось…

Сожженный лежал неподвижно. Только пошевелил головой. Стоявший осклабился.

– Что ж, я его сожгу… – обернулся к остальным и закричал: – Уходим!

Поджег бумагу и поднес ее к ветви урючины.

Та быстро загорелась.

Немного подождал, когда огонь, охватив дерево, перекинется на соседнее.

– Уходим, – повторил тише и пошел прочь.

Остальные уже сидели в грузовичке.

Сожженный продолжал лежать.

На него падали горящие ветви. Он дернулся и снова застыл. Наконец, вскочил и, сдирая с себя пылавшую куртку, побежал. Звенели стекла, горел дом.

101

Покрутившись, колеса замерли в песке.

– Приехали.

Водитель открыл дверцу и спрыгнул.

– Что?

В салоне зашевелились, стали потягиваться, выглядывать в окна.

– Снова заблудились?

– Не снова, а окончательно, – сказал Славянин. – Первый раз такое…

Люди выходили из машины. Водитель курил в стороне.

– И что теперь?

– Что-что… – Немец сделал пару приседаний. – Жить здесь будем. Как Фара… Садики разводить.

– Ну, у него хотя бы вода была…

– Кстати, сколько у нас воды?

– Первый раз такое… – повторил Славянин. – Кто-то уничтожил все метки.

– Леший.

– Ну, леший – это в лесу, а тут…

– Сейчас еще дождь, по ходу… – Кто-то поднял руку.

– Вот и водичка будет.

Грек стоял со священником; казалось, они просто разговаривали. Немец прислушался… Ладно, пусть молятся. Сел в песок, прислонился к кузову.

Водитель курил. Молодежь с заднего сиденья стояла чуть дальше.

Подул ветер.

– Чувствуете?

– Что?

– Вроде дымом потянуло…

– Да это от водителя.

– Не, ветер-то оттуда.

Люди стали принюхиваться.

– Смотри…

На горизонте поднимался дым.

– Что там может гореть?

– Едем, едем! – Священник тряс водителя за плечо. – Едем быстрее!

– Вы думаете… – подошел Славянин.

– Говорю, быстрее! – Обернувшись к остальным, крикнул: – В машину!

Звук мотора заглушил удар грома. Дождь, наконец, пошел, побежал, полетел, застучал. Песок быстро покрывался темными точками. Машина, слегка переваливаясь на барханах, ехала туда, откуда валил дым.

102

Его нашли в часовне; пожар не тронул ее. Он лежал почти голым на полу. Луч из приоткрытой двери упал на лицо.

– Жив?

Сожженный медленно кивнул.

Мужчины обнялись. Сожженный поморщился.

– Осторожно. – Немец посмотрел на Грека. – У него спина обожженная…

Сожженный слегка приподнялся:

– Мир вам…

– И тебе не кашлять, – улыбнулся Немец. – Стоп… Ты что у нас, заговорил?

Остальные стояли на пороге. Только священник протиснулся и, перекрестившись, опустился перед Сожженным. Стал осматривать ожоги.

– Простите, отец. – Немец мягко отстранил его, – это моя компетенция… А, уже смазал? Хорошо.

– Елеем, – тихо сказал Сожженный.

Голос его звучал хрипло.

– Растительным маслом, – пояснил Грек. – Из лампадки.

– Знаю. – Немец осматривал Сожженного. – Сбегай лучше… в машине у меня рюкзак, там аптечка.

– Я сейчас принесу. – Один из парней бросился наружу.

– Синий рюкзак! – крикнул Немец; снова посмотрел на Сожженного. – Хоть вспомнил меня?

Сожженный кивнул.

– Мартин… говорил, чтобы тебя Маратом называли. А ты – Янис. Я попросил, чтобы вы приехали… и вы – приехали. – Сожженный закашлялся.

– Еще дыма наглотался, – сказал Немец. – У кого ты просил?

Сожженный снова поморщился и тихо замычал.

– Мартин. – Он прикрыл глаза. – Янис… Еще бы Матвей приехал из Иерусалима…

Немец с Греком переглянулись.

– Весь сад сгорел? – приоткрыл глаза Сожженный.

– Нет, – ответил снаружи священник. – До карагачей огонь не дошел… Еще бук остался. И еще…

– Это хорошо… – Сожженный кивнул. – Хорошо, что сгорел. Значит, можно будет заново… Новый сад. Пепел… хорошее удобрение. Новый сад можно.

Сожженного снова начал душить кашель.

Вернулся парень с аптечкой; Немец занялся ею. Вскрыл ампулу. Солнце наконец вышло полностью. Народ разбрелся по сгоревшему саду; кто-то фотографировал черные мокрые стволы, кто-то – сгоревший дом. Самым большим успехом пользовался уцелевший куст чайных роз и почти не обгоревший бук.

Вышел Немец. Сообщил, что после укола Сожженный заснул.

Грек осматривал солнечную батарею; вроде была целой.

– Знаешь, – повернулся к подошедшему Немцу, – я на какое-то время тут останусь.

– Я тоже, – тихо сказал тот.

– Тоже решил помочь Фаре?

– Скорее, себе.

Грек быстро взял ладонь Немца и сжал ее.

103