Каумов (СИ)

Каумов рассудительно встал, словно немощный старец, еле держась на ногах от усталости, кое-как добрел до парты, где хихикали вертлявые, костистые, подобные разноцветным ужам, девчонки в окружении своего кумира, которого они сами еще до конца таковым не осознавали, и вцепился тому в палец своей слабой челюстью. Один сплошной визг! Каумова насилу оттащили все эти рабыни внутренне всемогущественного и абсолютно закрытого в своих намечающихся планах эгоиста, и разбежались туда-сюда: кто - за водородной перекисью, кто - нежно дуть на ранку. На эти крики пришла учительница, как-то наигранно ахнула и помчалась звонить родителям того и другого. Войнов же, злобно сверкнув глазами, басом Посейдона или Зевса обратился к раздавленному от необратимого бессилия Александру.

- Извиняйся!

- Да пошел ты, - свалившись на стул, кинул Александр.

- Тише-тише, Вовочка, - скулило стадо спермовыжималок.

- Проваливай отсюда.

Сам бы, конечно, Сашка из-за той самой гордости недостойного никуда бы ни ушел, но тут вернулась запыхавшаяся учительница, попросила его собраться и спуститься в гардероб. На прощание он показал всему классу средней палец, бормоча себе под нос что-то вроде: "Никогда и ни за что я здесь больше не появлюсь. Чужие, чужие, чужие и все монстры!". Домой его забрали перепуганные, встревоженные родители, обескураженные неожиданностью произошедшего. Они тут же решили, что, во-первых, пускай побудет их сын какое-то время на больничном, а во-вторых, что надо бы вызвать доктора. Спустя пару дней должен был прийти психотерапевт Эвлеанский Герман, армейский приятель Ивана.

VI.

Прошло две недели. Старые, мокро-грязные пейзажи окраины исчезли: все скрылось под блестящим на морозном солнце снегом, и только завод по-прежнему выделялся своей сально-ржавой стеной и клубами пепельного дыма, как жирное пятно на свадебном платье. За окном вовсю искрилась приятным холодком румянощекая зимняя магия, вовлекающая романтических людей в свою мирную эстетику, выходящую далеко за рамки голубого-голубого неба. Сашка, в чем он сам себя расхваливал, окончательно избавился от этой романтической падкости на непознаваемо-прекрасное, и во все эти две недели он ни разу не вышел на улицу.

В первые дни он кое-как справлялся с навязчивым желанием замкнуться в этой крохотной точке невозврата, он боролся - без разбора ползал по статьям, просматривал лекции, даже выписывал что-то в свой блокнот, но вскоре ему это надоело, и он стал целыми днями лежать на своем восхитительном матрасе, переполненный деструктивными образами и мыслями. Вокруг нас, людей, происходит столько невидимого и непонятного, чему мы из инстинкта сохранения здравомыслия с незапамятных времен не ищем объяснения, чтобы защититься изнутри от чего-то невообразимо страшного, потустороннего или обманчиво приукрашенного. Александр же сломал свою природу - мелочи, которые Человек за годы тяжкого своего бремени на Земле перестал замечать, ощущать, на которые совершенно перестали отзываться его физиология, разум, чувства, любые их рецепторы, Сашка открыл их для себя и, более того, стал изучать, пытаясь найти им объяснение. Или он просто так считал, что человек что-то там утратил, а, на самом деле, весь этот бред был лишь его болезненной галлюцинацией. Например, каждое утро, потом - каждые три часа, затем - каждые тридцать минут, и так все чаще и чаще Каумов слышал странный хруст и скрип, сдавленный среди стен в его доме, растекающийся по ним еле уловимым эхом. Истолкование было неутешительным: в особенности, потому что Александр верил в него, как Будда - в карму. Он считал, что за дешевыми обоями его комнаты скрипели без конца шестеренки каких-то неведомых механизмов, обеспечивающих постоянное присутствие в любом месте планеты Старшего Брата, которого Сашка представлял себе в виде какой-то паразитирующей организации, состоящей из эдаких симбионтов искусственного интеллекта и человека, испокон веков осуществляющих над нами незримый контроль. Паранойя развивалась стремительнее некуда: Каумов сжег все свои записи, очистил жесткий диск компьютера и не имел более никаких источников информации, кроме собственных мыслей, с которыми он научился работать, как с настоящей книгой, имея возможность в любой момент обратиться к любому умозаключению из прошлого.