Каумов (СИ)

Какой же все-таки человек мастер ретушевки! Грозное, сырое, пропахшее смолой и смертью кладбище встречало посетителей обиходно-социальным стендом с информацией и расписанием, сторожевой будкой, где вечно хмельной сторож беззаботно смотрел телевизор и какой-то лавкой, где корыстные торгаши в любое время суток радушно упакуют вашего родственничка под землю, поставив над его прахом наспех изготовленных памятник. Как же все это чуждо Александру! Он всюду видит только ее: нагую, губительную, неотступную - в каждом имени, в каждом портрете, во всех этих тщетно-поэтических эпитафиях. Вот военный в фуражке улыбается с черного камня жемчужной улыбкой, а здесь - чья-то милая, заботливая жена мигает эмалевыми глазками, за ней - богатый немец, тлеющий в христианском кресте, и сбоку - совсем еще дитятко, семнадцатилетняя девчонка, грациозно упавшая когда-то в пьяном угаре с седьмого этажа. И все это крутится неудержимым потоком, размывается, расчленяется, а после в единый миг сливается в страшный крик, лишь от здорового ума запертый в груди. Ветер свищет, воет и деревья в ниглеже, готовясь к буре, дрожащим хрустом склоняются к могилам. Мокрые сучья, похожие на грязные когти, ласкают тусклые, черно-белые лица, скребутся внутрь по дешевой, лязгающей эмали. Узенькие тропки, засыпанные желтыми листьями, выводили Александра к новым скорбям, к новым именам, которые изучаешь, как ребенок - высшую математику, и все ждешь, что какая-то неизвестная формула сработает, и мертвец, словно ошпаренный кипятком, весь обгорелый, кричащий от боли, вылезет в серый свет. Каумов - сам, как мертвец, как сгорбленный призрак, парящий легкой походкой над землей, думал, как бы наладить связь, контакт с этими надгробиями, чтобы отсюда, из мира живых узнавать, чем там мается сгнивший Шекспир, что нового выдумал истлевший Фрейд, ведь сколько пользы для всех сфер общества! И все бы он беспорядочно перемещался от одного гения к другому и сам бы стал наконец нелепым, совершенно изуродованно сложенным пазлом гения. Какие-то независимые, полностью самостоятельные образы возникали в его голове, и окружающий гнет: все эти фамилии, слезы, камни, кресты вмиг улетучивались. Ему представлялось, как Антон подъезжает к какому-то помпезному замку на блестящем фаэтоне, приглашает его садиться и ехать в резиденцию к Ною на чашечку кофе... О, как все это пусто!

Александр чуть не упал с отвесного холма, предавшись этому неконтролируемому потоку. Кладбище кончилось. Вниз спускалась витиеватая тропинка, постепенно исчезая перед вольным, пустым русским полем, объявшим свободой многие гектары блеклой, желто-коричневой ржи, которую вскоре должен припорошить белесый снег. Впав в какое-то забытье, растеряв даже прелестное воображение, полым сосудом побрел Каумов назад. У выхода впервые пробился меж клубных туч единственный, милосердный солнечный луч. Ворон, раскричавшись истерическим карканьем, взлетел, и над черным бугорком блеснул в небесном свете золотистый нимб. По крайней мере, так показалось Сашке. У него уже давно с голода жалобно ныл желудок, и он, не прощаясь с забвением, покинул территорию могильника, повернул за угол и вошел в магазин. Только на кассе он вспомнил, что у него совсем нет денег. Плохо. Воздух все тот же. Надо сходить помочиться и возвращаться домой: и спать, и спать, и спать.

Мрачный и холодный он свернул во двор. Все одно и то же: в центре - детская площадка, от нее расходятся по подъездам мамаши с детьми, а у подъездов - подходящие, темные кусты. Александр не успел до конца расстегнуть ширинку, как равнодушным глазом уловил следующую сцену: у скамейки двое мужчин яростно избивали кого-то ногами, без сожаления хватали за волосы, плевали на обездвиженную тушку и дальше били.

- Подонок, тварь, - шипел сквозь зубы первый.

- Получай, гнида, - и второй с размаху, свирепо впечатывал голову избиваемого в асфальт.

- Помоги-ите, - захлебываясь рвотой и кровью, хрипел избиваемый. Его не было инстинктивно жалко, как бывает жалко бездомных собачек или бессильных перед бесчинством родителей детей. Это был обычный толстоватый, зрелый мужчина в синем пуховике и в грязных штанишках с опухшим, задыхающимся, багряным лицом. Непонятна причина, по которой он оказался в таком положении, но и за несколько метров можно было учуять, что он был, кажется, жутко пьян. В окошке на первом этаже безудержно ревел маленький мальчик, разглядывая эту страшную картину. А двое разъяренных старались изо всех сил и, была бы у них под руками арматура или увесистый камень, забулдыгу уже б забили насмерть, но и так ему явно оставалось недолго. Его всхлипываний и омерзительных шипений никто не слышал, а люди в таких городках обычно целыми днями по домам сидят, и нашли бы его только к вечеру - окоченевшего и бездыханного, если бы вдруг не случилось невероятное.