Каумов (СИ)

Каумов, в оцепенении сжавшийся за кустами, размышляющий, как бы незаметно отсюда ускользнуть, внезапно прозрел. Он ясно и твердо осознал, что пусть мужчина пьян, возможно, сверх того еще и порочен, и глубоко виновен перед всем светом, что пусть он не скулящий песик и не беспомощный ребенок, а все же - человек. Человек! "И я, я один имею возможность спасти!" Почему он не мог практическим умом дойти до того, что надо позвонить в скорую, в полицию, а пока те приезжают, пройтись по квартирам, поискать крепких мужичков и окончательно спасти - непонятно, только он, не робея и не боясь, пошел, выпрямившись во весь рост, прямо к скамейке.

- Эй, хватит!, - твердо и даже нагло звенел его голос. Мужчины не услышали. Тогда Александр решительно похлопал одного по спине и, когда тот обернулся, повторил.

- Перестаньте.

- Эге!, - одновременно рассмеялись ему в ответ два свиных рыла. - Шел бы ты лучше отсюда по добру по здорову.

- Вы же его до смерти изобьете!, - в искреннем, сострадательном возмущении вскрикнул Каумов. Удивительно, что он говорил, действовал полностью сознательно, пообещав себе во что бы то ни стало помочь мужчине. Уверенность, сила - то, что он не мог приобрести за годы тщетных попыток переломить свое нутро, пришло по велению жизни, случая.

- Иди домой, кому говорят!, - сверкая налитыми желчью, красными глазами, промолвил первый.

- Давайте договоримся: вы его оставите, а я в полицию не пойду, и все обойдется, и всем ведь только лучше будет.

- А давай ты заткнешься, - брякнул первый, и за ним второй. - Или лучше смотри!, - и крепким ударом переломал бедняге нос, откуда мигом новым потоком хлынула кровь на бледнеющее лицо.

- Помоги-и, - сипел избиваемый. - На еще!, - усмехался второй, - и замшевым ботфортом он бил прямо в ребра; послышался тихий хруст. - Что ты сделаешь?, - расплывался он в довольной, бесстрашной улыбке.

Каумов, окончательно совладав с собой, не колеблясь и не сомневаясь, оттолкнул его, но тот, лишь легонько пошатнувшись, вернулся на прежнее место. В следующую секунду Александр уже валялся со звоном в ушах в тех самых темных кустах, и над лицом его зависла грязная, измазанная в каком-то кале, подошва. - Уходи!, - грозно шепнул чей-то бас. Не помня себя, Сашка ринулся со всех ног прочь, забыв позвонить в скорую, в полицию, полностью закрывшись в себе, в своей, как он посчитал, ни чем неисправимой слабости. Добежав до остановки, он импульсивно сел в автобус и заплакал.

IV

Интересно, представлял ли себе Каумов, какое значение впоследствии приобретет этот день, болезненно выбивающийся из однообразно-томительной колеи? И ведь как все-таки непропорционально устроена жизнь: годами сидишь, гниешь, ждешь хоть малейшего движения, хоть крошечного колебания среды, чтобы предать импульс мысли и телу, и вдруг в один момент на тебя обрушивается неудержимый шквал каких-то по обыкновенному ужасных реалий, а за ними вслед врываются гнет, давление, невыносимое чувство необратимости и бесповоротности этого проклятого времени. Вот оно давит, что есть мочи, создавая определенную, острую, как заноза, точку, и в бесконечном пространстве мягких, ветром подбитых абстракций образуется брешь, через которую приходят к человеку и болезни, и одержимости, и юродивые блаженства.

Для Каумова это был именно тот самый шквал. Его сверстнику, скорее всего, избиваемый и кладбище показались бы привычными мирскими мелочами, но Александр ехал теперь, как с фронта, нравственно и физически искалеченный. Его резко хватил озноб, на лбу выступил пот, и быстро-быстро мчало куда-то слабое сердце. Он улыбался, но новой - циничной, алчно-нездоровой улыбкой, как будто отчаянно усмехаясь перед лицом чего-то неизбежного, несокрушимого.

Слева от него сидели двое: практический лысый мужчина с желтыми от никотина усами и мечтательно-стыдливая, прекрасная для своего возраста женщина, его подруга. Она снисходительно глядела в бескрайние дали и властно, и так нежно убирала со своих ног его красную, рабочую руку, а он, слегка неопрятный и испачканный, застыл от удовольствия у нее на плече. На ее белом, благородном пальто оставались небольшие пятна, но эти пятна надо было принять, чтобы помочь, чтобы спасти безотрадную душу. И она знает: нельзя отвергать таких покорных дурачков, как этот чумазенький человекопес: нет на всей земле созданий чище, чем они. Сашка же, ощущая ее естественный, но тщательно скрываемый стыд, намеренно смотрел все более пристально и нагло, желая вызвать слезы, и так увлекся этим, что до самой своей остановки не мог оторвать взгляда.

Дома его ждала, наверное, самая неприятная картина, про возможность которой Александр в случившейся суматохе совсем забыл - вернулись родители. Иван Каумов, такой в меру грозный и мужественный отец, имеющий прибыльный бизнес в транспортной отрасли, сидел у телевизора и бездумно, ненужно смотрел отрывок из американского сериала про подростков. Татьяна Каумова, верная и глупая женщина, его жена, занималась чем-то на кухне. Сперва навстречу Сашке вскочил отец и протянул ему свою волосатую руку.