Кавалер умученных Жизелей

– И вы знаете, вчера он нашел. И чтобы предоплату отдать. Он говорил клиенткам, что едет работать во Францию. Их напишет по возвращении. Не говорил, кто выручил, но у него много друзей. И отдал мне сто тысяч. Говорил – завтра поедем в клинику. Нашли хорошую, под Москвой. «А мне сегодня один портрет дописать и отдать надо». И уехал, а я ждала.

– Да, госпожа Поленова, тяжелые обстоятельства. – Гущин вздохнул. – Мы будем разбираться и разберемся. А вы пока дома побудьте, вы понадобитесь.

– Хорошо. Я буду ждать.

* * *

Отзвонились дактилоскописты. Пальцы Поленова оставили следы присутствия хозяина у Роминых. На ручках, на перилах, на обелиске. На осколках стекляшек, вроде, не нашли.

И в мастерской Поленова, где, казалось, картина ясна, присутствие своего постороннего тоже обнаружили. На шприце, поверх пальцев Никиты, были еще чьи-то. Резиновый жгут с чужими четкими рисунками. И верхняя запыленная картина, на сколоченной в изголовье дивана полке, хранила свежий отпечаток. Будто пальцами на нее опирались. И это был не Поленов. Анастасия уверяла, что Никита, как правило, в мастерской посторонних не терпел. Работал он у заказчиков, а в мастерской искал лучшее фоновое решение.

– А друзья-то, у него, какие были? Приятели?

– Ну, конечно, у него было много друзей. Ну, раньше. А с кем из них он общался – не знаю. Мне подъехать?

– Я позвоню.

Гущин выехал в мастерскую Поленова с помощниками. Нужно было все картины просмотреть и описать. Работали не зря. На стеллаже, на отдельной полке, аккуратно проложенные друг от друга и прикрытые куском атласной ткани, стояли пять портретов одного периода – Елена Ромина в ранней молодости. И они отличались от более поздней портретной галереи.

На одном – Елена у балетного станка. Правая нога дерзновенно устремлена в небо, параллельно поднятая и мягко округленная рука делает стремление более сдержанным. Горделивый профиль (голова повернута влево, взгляд не читается) убедительно подчеркивает решительность позиции конечностей – «идите, я сказала все».

На другом – Елена обнаженная и вся удлиненная, среди зелени и желтизны диковинных растений.

Еще была Елена в кресле, с нарочитой гримасой лица. Елена осенью, с фоном из опавших и падающих листьев. И Елена наивная, вскинувшая глаза в ожидании откровения.

Да, была Елена в жизни и творчестве Поленова. И оставалась до последних дней.

* * *

– Картина, в общем, ясная, Валерий Семенович, – докладывал Гущин руководству, – и версия существует, только результатов экспертизы ДНК ждем.

– И с чего художнику этому свою бывшую возлюбленную убивать?

– Во-первых, Поленов продолжал Ромину любить. Уж больно бережно хранил ее портреты. Ну, если и не любил так сильно, то деньги ему требовались позарез. Заказчики хотели получить предоплату. А сам намучился с зависимостью, и надеялся с наркотиками завязать. Пролечиться. На это тоже деньги нужны.

– Слишком все обще. Как ты видишь ситуацию?

– Поленов приходит к Роминой просить денег. Она отказывает. В нем просыпается давняя любовь и ревность. Он насилует ее, и, от отчаянья, убивает. Потом крадет драгоценности. Отсюда деньги на лечение, возможность расплатиться с должниками. Пришел, нежданный. Ушел стремительно. И пальцы его на стекляшке. Он же наркоман. Может, и приходил под кайфом, или ломка была. А потом, когда дошло до него, что наделал, тут и вколол себе под завязку.

– Имеет право быть. Ждем экспертизу.

* * *

– Анна Андреевна, милая моя, хорошая, что же такое стряслось? – Марина приехала в Москву всех повидать, а теперь сидела перед Вербиной старшей. – Я не могу в это поверить, у меня не получается.

– Вот и стряслось, хочешь – верь, хочешь. С Тиной вчера разговаривала, она все пытает – как у вас? Как? Я и не говорю пока. Но придется. Не простит, если Елену свою не проводит.

Тина уже год как жила в Испании. Работала в балетной труппе. А Марина стажировалась в Колумбийском университете, приехала на месяц из Нью-Йорка.

– Сначала они писали, что Ромин убил свою жену. А теперь следствие открыло, что она погибла от руки любовника наркомана. Я позвоню Максиму. Я хочу поддержать его.

– Правильно, девочка. Тут что-то не так.

* * *

– Максим совсем никуда. Он не может ни понять, ни объяснить. Только твердит, что не убивал, и про птицу Феникс что-то. И про предсказание в стихах. Да кто ж его подозревать-то может?

– Он тебе-то рад? Видеть хочет?

– Об этом не говорили. Да и в утешительницы я не пойду. Так, сострадание.

– Сострадание – хорошо. Но помочь разобраться надо. Если получится. Мы можем с тобой навестить Максима Петровича?

– Спрошу.

* * *

Даже на лестничной клетке, у закрытых дверей, чувствовалось, что в доме предстоят похороны. Тело увезли в морг, но смерть осталась в избранном жилище.

Максим помог раздеться. «Спасибо, что пришли. Проходите» – сказал он механически и, следом за Анной Андреевной и Мариной, прошел в гостиную.

– Это моя тетушка, Клавдия Ивановна, – и представил тетушке посетительниц.