Кавказские евреи-горцы (сборник)

Джафар, оказывается, поступил как раз по рецепту трагического злодея Магомеда-оглы. Он подобрал трех сорванцов и среди белого дня, не выходя из аула, схватил несчастную девушку на улице. Пока сбежались на крик ее соседи и родные, он с нею бросился в ближайшую саклю. Хозяин ее, по горному обычаю, хотя бы и не сочувствовал такому поступку, не смеет отказать «храброму молодцу» в приюте и защите, если не хочет прослыть «собачьим ртом» и «трусливою чекалкой». Двери заперли. Родные девушки и знакомые стреляли в саклю, старались выломать двери, орали во все горло, мать царапала себе лицо, рыдала, но «храбрый молодец» в это время насиловал спокойно свою жертву, предварительно связанную его друзьями, так что потом она поневоле должна была сделаться его женою. Воображаю положение родных, слышавших отчаянные вопли девушки… Ночью друзья «храброго молодца» Джафара сумели его с девушкой припрятать. Через несколько дней на аульной площади зарезали нескольких быков, доставленных Магомедом, угостили весь джамаат, а спустя две недели отпраздновали свадьбу Джафара… И просто, и скоро!

– А если бы девушка и после этого не вышла за него?

– Не может этого быть! – решительно оборвал Магомед.

– Как не может?

– Очень ясно… Ты как курица, что ночью во сне таракана видела, а проснувшись, не понимает, куда он девался! Кто женится на обесчещенной девушке? Кто решится? Джафар бы над ним всю жизнь смеялся. «Я-де полакомился медом, а ты ешь воск».

Таков идеал «настоящего человека» Джафара.

– В прежнее время он бы мюридом стал, у самого бы Шамиля был! А теперь так, даром пропадает малый!.. Никакого ему дела по душе нет. Не все же чужих коней угонять. Настоящей «веселой игры» нет нынче, вот в чем беда; не по обычаю живем. «В свой род чужого хозяина пустили», ну и должны терпеть, что он за собой и корову свою привел туда! Да! Очень вы обидели нас, очень! И зачем мы вам? Воевали бы, как прежде; что же это за война, что же это за удалая потеха, когда вы у нас колыбели наши и могилы отцов, землю горскую забираете?

Миновали мы и пять поворотов и, наверх взобравшись, на хорошо протоптанную тропинку попали. Какая-то скрипучая арба медленно ползла впереди с духтар-эмбер-гух-чеги, еврейской красавицей, старательно закрытой со всех сторон коврами, полагаю, что не от чужого взгляда, а скорее от солнца, потому что, когда мы поравнялись с этим Ноевым ковчегом, поставленным на колеса, еврейская красавица выглянула оттуда, поразив нас каким-то клювообразным носом, сросшимися бровями и черными глазами, весьма не выразительными, в виде двух коронок, вкрапленных в белое тесто. Разумеется, виски около глаз черной щеголихи были разрисованы шариками и черточками… Удовлетворив свое любопытство, она исполнила горный обычай, опустив на лицо платок.

– Это вторая жена знакомого еврея здешнего, – объяснил Магомед, считавший неприличным кланяться женщине.

– Как вторая? Да разве у евреев по нескольку жен?

– Что же ты удивился? По три есть.

Я, разумеется, не поверил, зная, что многоженства у европейских евреев не допускается, но потом сам убедился, что горные кавказские евреи (закон Моисеев не запрещает этого) имеют зачастую по три и по две жены, в чем, несомненно, сказалось влияние племен, среди которых врезались еврейские аулы.

– Одно у них дурно, – соображал Магомед. – Наши жены мирно живут между собою, а у горских евреев постоянные ссоры. Потому мужья и стараются по разным аулам расселить баб и всю жизнь проводят, переезжая из одного аула в другой. Несколькими хозяйствами живут.

Мы настигали мелкорослых ишаков с вязанками дров и хвороста; гнал их черномазый оборванец, громадная папаха которого несомненно была больше его самого. Тем не менее у пояса болтался кинжал, а громкий голос мальчугана раздавался так самоуверенно и смело, что даже Магомед сочувственно улыбнулся, если можно счесть улыбкою какое-то вздрагивание седых усов.

– Настоящий муж будет. И между нашими таких мало.

– А это кто же?

– Еврей.

– С чего он такой громадный кинжал надел?

– Это сын одного кунака моего, Мамре… Ты не смотри, что он малый… Этим самым кинжалом он раз от волка отбился. И на дерево лезть не захотел, потому что у него орлиная душа. Стыдно бежать тому, у кого на голове не платок, а папаха, если у него в руке есть кинжал… Вырастет – большой храбрец будет.