Кавказские евреи-горцы (сборник)

И все это совершенно равнодушно, точно он медведя поймал, подержал его на цепи, а потом и сбыл выгодно любителю.

– Зачем же больного-то на цепь сажать?

– Да разве он баба? Он мужчина. А мужчину только цепью в плену удержишь. Не обрежь орлу крылья, выше облаков поднимется, – так «настоящий человек» изумлялся моей недогадливости.

Я стал было ему объяснять, что за границей пленных освобождают на честное слово.

– Вот еще что выдумал! Это не мужи, это бабы, только они по ошибке папахи надели. Им бы канаусовые шаровары да замуж их отдать! Что они, разве курицы! В курятнике и свободно, только ястреба там не удержишь. Только для курицы в курятнике довольно места. Воробью отвори клетку – и он вылетит на свободу.

Мамре-ага славился особенным искусством устраивать засады. Тут по всем окрестностям у него не было соперников. Рассказывали про такие случаи, где не знал я, чему удивляться, дерзости этого израильского кондотьера или его мужеству. Во главе пяти-шести человек ему удавалось пробираться за русскую цепь в район, занятый отрядом, и там, высиживая по десяти – двенадцати часов в кустах или в траве, выхватывать несколько жертв. Раз таким образом он выцарапал чуть не из середины лагеря какого-то юного офицерика, который, впрочем, не долго был в горах. Повторилась история «Кавказского пленника»: русский бежал из аула в сопровождении одной из местных красавиц.

– Одно скверно, когда ваши с собаками приходили. Тогда нельзя было. Собаки все вынюхают.

– Этакая собака одна целого отряда стоит! – прибавил Магомед-оглы. – У нее сердце и мозг человечьи, – философствовал он. – Она не только в бою, она и так выискивает горцев, следы открывает, за версту его чувствует. А когда до драки дело дойдет, собака впереди. Прямо за горло хватает. И любили же их ваши солдаты! Раненых из бою выносили, лечили в лазаретах своих. Холодно – под шинелями держали. С солдатами собаки эти спали вместе, ели из одной чашки. Раз мне удалось живьем захватить такую в одном набеге. Привезли домой, думали к себе приучить. Нет! Ничего не ест, только воет, а подойдешь – зубы скалит и в горло вцепиться норовит. Застрелили. Что с ней делать было иначе?

Я думаю, впрочем, что собаки эти могли бы есть и из одной посуды с Израилем воинствующим. До чего неопрятны здесь евреи горные – представить себе нельзя. Я остановился в сакле зажиточного человека, но и у него ни котлы, ни подносы, ни тарелки не были вымыты вовсе. Запах от всего отвратительный, так что ешь поневоле, не желая обидеть хозяина, который считает оскорблением отказ гостя от скверно и неряшливо приготовленной похлебки. К тому же и чесноку во все они валят сверх меры. Вина вам подадут – и стакан найдется, но в стакане этом грязи, мух, гадости всякой целыми слоями налипло. Вымойте – на вас посмотрят с удивлением, как на большого чудака и брюзгу. Вот-де охота человеку возиться напрасно! Пожалуй бы, обиделись даже! Деревянные кружки, на которых подаются рыба, рис и т. д., насквозь жиром пропитаны; еще остатки вчерашней трапезы, насохшие на них, не отскоблены, а хозяйка преравнодушно варит новое варево. Притом не менее отвратительный обычай, по которому перед началом обеда глава семьи собственноручно рвет чурек (хлеб) на куски и кидает эти куски присутствующим. Те их ловят на лету.

– Дай тебе Бог всякого благополучия! – отвечает гость и сейчас же проглатывает такой кусок. Я это делал, стараясь не смотреть на руки своего амфитриона, который, по-видимому, страдал водобоязнью, а об мыле помину нет.

– Примите, дорогие гости!

Вы оглядываетесь; за вами целая процессия бабья разного, притом прегнусного вида, со всевозможными яствами, от которых разит и прогорклым маслом, и луком. Тут и баранья похлебка, где курдючного сала больше, чем навара, и плов опять с неизбежным курдючным салом, и мясо с чесноком, и варенные в сахаре яблоки и сливы. Последнее не советую пробовать. В это «сладкое» евреи обильно прибавляют того же универсального курдючного сала. Больше всего в их обеде понравились мне удивительно ароматические травы, которые едят с хлебом.

Удивительно, сколько может съесть еврей во время праздничного обеда, каким считается обед, устраиваемый по поводу приезда гостя. Куда нашим извозчикам на постоялых дворах! Тут – без конца. Пять раз обнесут пловом, по три раза за хинкал принимаются. На кутум насядут – все уничтожат, что подано, а в антрактах, для разнообразия и возбуждения аппетита, головки лука и чеснок нещадно истребляются! А тот же еврей в будни у себя за столом, кроме чурека да чеснока, ничего не видит и сыт и доволен бывает. Тем не менее я думаю, что таких растяжимых желудков ни у кого нет.