Кавказские евреи-горцы (сборник)

Большое внимание и особенная честь со стороны хозяина, если он сам, собственными своими пальцами, разорвет для вас вареное мясо на куски или точно таким же порядком предложит вам копченую рыбу… Еще странный обычай. Встречая евреев в России, и особенно в западных губерниях, вы привыкли к их умеренности. Народ трезвый; пьяный еврей – редкость. Нравы Израиля воинствующего не таковы; вино они пьют до остервенения. Тосты провозглашают один за другим. Право, подумаешь, что это наши братья славяне.

– Здоровье твоего деда! – обращается к вам хозяин, когда весь наличный состав более близких родных истощен. – Хороший человек был! – заключает он, точно очень близко знаком с ним был.

– Большой джигит! – прибавляет другой, думая, что все это вам доставляет особенное удовольствие.

Пьют все, желая здоровья вам и мирно почившему предку вашему. Вы пробуете объяснить, что «большой джигит» давным-давно в земле сырой. «Ну все равно там ему будет лучше!» И они благочестиво возносят очи горе.

– За кунаков кунака твоего! За братьев друга твоего!

Пьют.

– Чтобы пистолет твой никогда не давал осечки!

– Чтобы в поле у тебя кукуруза всегда родилась!..

– Пусть Господь пошлет ангелов в сады твои!

И за ангелов пьют.

– На посрамление твоих врагов!

– Чтобы под ними лошадь всегда спотыкалась!

И по поводу врагов выпили.

– Чтоб твоя папаха дольше носилась!

Бывают очень неподходящие тосты, весьма скабрезного содержания, не доказывающие, чтобы Израиль воинствующий был особенно на язык воздержен.

Только за женщин не пьют. Большой нескромностью считается о женщинах говорить или интересоваться здоровьем жены, дочерей, сестер… И рады вы, когда наконец пирушка заключается последними тостами и охмелевшие, но неизменно хранящие восточную солидность гости или расходятся, или похрапывают у стен, опираясь на мягкие подушки, до тех пор пока сыновья не растащат их по домам. Делается это в сумерки, потому что горец ни за что не покажется на улицах своего аула пьяным среди белого дня. Это считается большим позором. «У него соломенные ноги!» – говорят про такого.

Под вечер, когда синим сумраком окутало окрестности и вся гора уже засвечивалась огоньками, робко еще боровшимися с последними отсветами отгоревшего дня, у дверей сакли послышалось громкое ржание коней и говор многих голосов. Видимо, совершалось что-то важное, потому что бывшие в сакле встрепенулись и зашептались.

– Должно быть, наши приехали! С погони!

В саклю почтительно вошли четверо молодых людей. Красавец к красавцу – точно на подбор. Вот бы питерским барыням показать! Черты тонкие, красивые, склад тела сильный, но стройный. Плечи широкие, талия в перехват.

– Ну что, выследили?

– Нашли… Лисица показала хвост.

– Что ж вы ее не поймали? А еще молодцами называетесь! Вам бы у аульной печки хлебы печь с бабами, да сплетничать с ними, да мерять, у кого шаровары шире… Ой вы! Еще жениться собираетесь. Да вас бабы иголками обидят, и жаловаться вы на них побежите своей бабушке или матери… Бессовестные! Вас бы посадить на ишаков, лицом к хвосту, да и провезти так по аулу. Девки блудливые!

Молодежь молчала.

– Или она вас хвостом напугала, лисица эта?

– У лисицы лисенят много…

– Что ж, они шайкой одной?

– Вместе все. Два дыма было, а за каждым дымом по шести человек сидело. За подмогой вернулись.

Я не понимал, в чем дело. Оказалось потом, что украденную девушку отбивать собирались. Похитители прятались в окрестностях. Преследователи наткнулись на них, да спасовали. За двумя кострами двенадцать удальцов оказалось.

– Что ж, она плачет?

– Какое, – смеется! Поди, говорит, скажи родным, что не хотели отдавать по согласию, я и так обошлась.

– Говорили отцу?

– Нет… Арас (жених законный, от которого она бежала) в аул послал. Совсем потерял голову, бедный.

– Чего же вы сюда-το сунулись?

– Да ваших храбрецов звать пришли.

Двое племянников хозяина вызвались ехать. Понятно, что и я не мог пропустить этого зрелища, тем более что оно скорее походило на оффенбаховскую оперетку, в которой недремлющие стражи порядка, messieurs les carabiniers, проходят мимо самого носа разбойников, великодушно их не замечая, чем на настоящую трагедию с воплями и стонами, с кинжальными ударами, кровью и чадом пожарищ… Дело должно было окончиться неизбежно миром. Погоня была формальностью. Только следовало попытаться отбить украденную родственницу, которая недели через три все равно сама явится. Да и всякий из преследователей при подходящем случае сделал бы то же самое.

Когда мы вышли садиться на лошадей, ночь уже зажгла в темных небесах мириады своих неугасимых лампад и вой чекалок уже замирал в глуши окутанных мраком ущелий… Было свежо, хорошо, пахло скабиозами, лошади бодрились и постукивали копытами о землю. В ауле блистали огоньки… Где-то слышалась гортанная песня и какие-то струны трепетали медлительно и нежно. «Друг мой, друг далекий, вспомни обо мне!» – так и хотелось крикнуть прямо в лицо этой холодеющей ночи…

Глава 8 Оффенбаховские разбойники и еврейская самокрутка

Ах, какая это была чудная ночь…