Казачья серьга

«Как жанр российского письма…»

Как жанр российского письма.
Стремглав поэзия стареет.
Вот-вот накроет души тьма.
Что кто-то тайно вожделеет.
Страна смердит и свирепеет.
Как пересыльная тюрьма.

А горше нет беды и лиха.

Как споро мценская купчиха
Освоила интим-дома,
Но те, увы, не синема!

Приказчики и певуны

В блестящих бабьих полушалках
Обличьем гаже сатаны
Проворно катят в иномарках.

Но ни приварка, ни припарка

У обескровленной страны,
Зато объемистая чарка
И депутаты-шалуны, —
От них ни холодно, ни жарко!

Нечистый дух наворожил.

Как глаз презрительный в монокле.
Иль черный коршун прокружил,
Но коршуны вдруг передохли…

Что ж, заворачивай оглобли

В запрошлый век что было сил,
Покуда лошади не взмокли
И судный день не протрубил,
Авось не будешь с веком проклят,
Что лоб, ощерившись, крестил!

«Визжу на жизнь, как ржавая коса…»

Визжу на жизнь, как ржавая коса,
Суплю на мир взъерошенные брови.
Не выест стыд линялые глаза,
А голове линять уже не внове.

Зачем я жил, глазел по сторонам,

Рысцою тряской мерил километры?
И песни выл распутным киланам,
И сам пускал отчаянные ветры?

Любую власть нещадно матом крыл!

Но, знать, Господь про все и вся
                               провидел:
Я ни единой птахи не убил
И ни одну собаку не обидел.

«Дожились!..»

Дожились!
Легко и беспричинно.
Забредая в душу и постель.
По Руси гуляет матерщина
Без узды, как вольная метель.

Родился смиренником иль хватом,

Но изволь без липших заковык
Ближних крыть
             едучим русским матом, —
Значит, ты значительный мужик.

Не один политик, для примеру,

Без царя и ветра в голове
Делал охрененную карьеру
На великой матерной молве.

Не один писатель полоумный

Поимел блистательный прием
У российской прессы
                          многошумной,
Завтракая собственным дерьмом.

Не одна киношная зассыха

На стыдливо-белом полотне
Похвалялась срамом, как шутиха,
Проводя полжизни на спине.

И филолог тоже не стенает,

Не вздымает в гневе кулаки,
Коли в диссертации склоняет
Сызмальства родные матюки…

Не на всех накаркаю дотошно!

Я и сам в немыслимую грусть
Или с похмелюги станет тошно —
Про себя куржаво матерюсь.

Никаких поблажек не имею.

Но которым это – в благодать,
Двинул бы как следует по шее,
В бога, душу мать их перемать!

«Мы впадаем, как в блуд…»

Валентину Ледневу

Мы впадаем, как в блуд,
В окаянства великие.
По стране вкривь и вкось
Корогодят «братки».
А крестьянство нужда
Обвила повиликою,
И не сбросить уже
Голубые силки.

Зазывалы в чести,

И в героях – предатели.
А мальчонка стоит
У помойки босой…
Подавитесь вы все,
Господа заседатели,
Брауншвейгской своей
Золотой колбасой!

«Читая вновь ледневские страницы…»