Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

У озер князь Бекович приказал делать окоп: прошел, вишь, слух, что идет на наш отряд сам хан Хивинский с силой великой, басурманской. И точно, подошла орда несметная. Билась она три дня, не смогла нас одолеть, на четвертый – и след ее простыл. Мы тронулись к Хиве. Тут было нам небесное видение. Солнышко пекло, пекло, да вдруг стадо примеркать; дошло до того, что остался от него один краешек. Сделались среди бела дня сумерки. В отряде все притихло, на всех нашел страх. Лошади и верблюды ежатся, как бы чуют зверя. Мы крестимся, говорим про себя: „Господи Иисусе!“, а какие были в отряде татары, те раскинули по песку свои епанчи и стали делать поклонение явленному в денную пору молодому месяцу. Прошло полчаса, коли не больше, потом, солнце начало мало-помалу открываться, прогонять бесовский мрак и опять засветило во всю силу. Пошел по отряду говор, только невеселый говор. Все старые люди, казаки, драгуны, астраханские купцы – в один голос сказали: „Сие знамение на радость магометан, а нам не к добру“.

Так оно и вышло. За один переход до Хивы хан замирился, прислал князю Бековичу подарки, просил остановить войско, а самого князя звал в гости в свой хивинский дворец. Бекович взял с собою наших гребенских казаков, 300 человек, под коими еще держались кони; и я с дядей Иовом попали в эту честь. Убрались мы в новые чекмени, надели бешметы с галуном, коней поседлали наборной сбруей и в таком наряде въехали в Хиву. У ворот нас встретили знатные ханские вельможи, низко кланялись они князю, а нам с усмешкой говорили: „Черкес-казак якши, рака будет кушай!“. Уж и дали они нам рака, изменники треклятые! Повели через город, а там были заранее положены две засады. Идем мы это уличкой, но 2, по 3 рядом больше никак нельзя, потому уличка узенькая, изгибается как змея, и задним не видать передних. Как только миновали мы первую засаду, она поднялась, запрудила уличку и бросилась на наших задних, а вторая загородила дорогу передним. Не знают наши, вперед ли действовать или назад. А в это время показалась орда с обоих боков и давай жарить с заборов, с крыш, с деревьев. Вот в какую западню мы втюрились! И не приведи Господи, какое началось там побоище: пули и камни сыпались на нас со всех сторон, даже пиками трехсаженными донимали нас сверху, знаешь, как рыбу багрят зимой на Яике. Старшины с самого начала крикнули: „С конь долой, ружье в руки!“, а потом подают голос: „В кучу, молодцы, в кучу!“. Куда-ж там в кучу, коли двум человекам обернуться негде! Бились в растяжку, бились не на живот, а на смерть, поколь ни одного человека не осталось на ногах. Раненые и те отбивались лежачие, не хотели отдаваться в полон. Под конец дела, наших раненых топтали в переполохе свои же лошади, а хивинцы их дорезали. Ни один человек не вышел из троклятой трущобы, все полегли. Не пощадили изверги и казачьих трупов, у них отрезывали головы, вздевали на пики и носили по базарам. Бековича схватили раненого, как видно не тяжело, поволокли во дворец и там вымучили у него приказ, чтобы отряд расходился малыми частями по аулам, на фатеры; а когда разошлись таким глупым порядком, в те поры одних побили, других разобрали по рукам и повернули в ясыри. После того как Бекович подписал такой приказ, с него еще живого сдирали кожу, приговаривая: „Не ходи, Давлет, в нашу землю, не отнимай у нас Акудари-реки, не ищи золотых песков“.

Я безотлучно находился с боку дяди Иова. Когда спешились, он велел мне держать коней, а сам все отстреливался. „Держи, держи, говорил: даст Бог отмахаемся, да опять на-конь и погоним их поганцев!..“ Тут покойник неладно изругался, а меня вдруг трахнуло по голове, и я повалился без чувств лошадям под ноги. Очнулся не на радость себе, во дворе одного знатного хивинца; двор большой, вокруг меня народ, а дядина голова, смотрю, торчит на пике. На меня надели цепь, как на собаку, и с того страшного дня началась моя долгая, горькая неволя. Нет злее каторги на свете, как жить в ясырях у бусурман!».

Хивинский пленник кончил свой рассказ. Когда он поднял глаза, то увидел, что по лицу Горыныча катятся дробные слезы. «По ком ты плачешь, Терек Горыныч?» – «По гребенским моим по казаченькам. Как-то я буду ответ держать перед грозным Царем Иваном Васильевичем?» – печально промолвил Горыныч.

Кроме Ивана Демушкина, вернулся еще Шадринского городка казак Петр Стрелков. Последнего до самой смерти звали «хивином» и это прозвище унаследовали его дети.

Кавказская линия