Казаки на персидском фронте (1915–1918)

Ехал из Баку через море, от Казвина верхом в Хамадан, в Керманшах, куда-то в Месопотамию, «к черту на кулички»… В полк. В Керманшахе познакомился с сестрой милосердия М. Она с санитарной летучкой тоже ехала на позицию. Были попутчиками. Когда ехали рядом, верхом, были красивы, как в сказке. Он походил на рыцаря. А она – меньше всего на сестру милосердия. На царевну из сказки об Иване-царевиче, на Ундину, на молодую колдунью. Он был безнадежно влюблен в нее через час или два, как увидел. В Керинде должен был расстаться. Полк был дальше, а сестра оставалась здесь. Тосковала очень, а он страдал и горел, клялся, что скоро вернется, пришпорил коня и помчался… навстречу смерти.

Через два дня в лазарет в Керинде привезли тело князя, умершего от холеры, и сдали на руки этой же сестре.

Воспоминание промелькнуло мгновенно… Хотелось пить запах мимоз, но надо было ехать.

– Вряд ли проедете дальше, – говорит заведующий питательным пунктом в Рустам-Абаде. – На седьмой версте всю дорогу засыпало. Землетрясение. Я только что был там, с комендантом – ездили смотреть. Камней наворотило! Пропасть. Ночью, что было! Ужас! Сейчас персы очищают дорогу.

Мы поехали. Через четверть часа были на месте разрушения. Работа кипела. Рабочие-персы таскали камни, сбрасывая их налево в пропасть, а каменщики укрепляли откос у дороги справа. Дорога была разрушена на пространстве нескольких десятков саженей, и уже через час Белянчиков протащил «форд» через место разрушения. Землетрясение было где-то далеко; мы слышали и видели только слабое отдаленное отражение большой катастрофы.

* * *

Через пропасть, через Сефид-Руд, по ту сторону реки, огромные горы. Обрывом спускается берег. Не то мечеть, не то куполообразный белый дом стоит на высокой горе. Опять легенда или сказка… Говорят, что от ударов судьбы, от шумов города ушел большой человек; живет здесь в беседе с Аллахом и дружит только с зверями. Пятнадцать лет не спускался с гор, вниз к грехам людским. Вода есть, а пищу дает земля. Нам добраться до него невозможно. Уж очень высоко и пропасть. Да и к чему?

В Менджиле ветер сорвал с «форда» верх. Ах, этот проклятый ветер! Сосет где-то с левой стороны в боку… Тоска. А тут еще возня с верхом. Он матерчатый, с целлулоидными окнами. Порвало петли, пробило целлулоид… Пристроить не удается. Белянчиков говорит, что придется так ехать. По жаре. Мелькают грязно-желтые скалы, одномерно стучит мотор. Я опять дремлю, что-то начинает сниться; вдруг слышу смех Белянчикова. Что-то он говорит вполоборота графине и смеется один. Скоро «генеральские погоны».

Откуда опаснее ехать? От Казвина вниз или отсюда вверх? Между Ляушаном и Менджилем голые неприветливые горы. Есть спуск или подъем – считайте как хотите, – зигзагообразный, кажется, в двенадцать поворотов. Шоферы прозвали это место «генеральскими погонами». Неопытный шофер или большая машина – и вы полетите в пропасть с высоты несколько сот футов. Я всегда беспокоюсь о тормозах.

Павел Михайлович Сниткин встречает, как всегда, приветливо, радостно, гостеприимно.

– Как доехали? Ну, слава Богу.

Среднего роста, плотный, но изящный, он улыбается. Серые ласковые глаза тоже смеются, а немножко хищный аристократический нос придает ему отдаленное сходство с Наполеоном.

– Ну, пойдемте к Катерине Ивановне.

Идем. Сниткин – уполномоченный Красного Креста; приехал в Персию раньше нас всех, и первый перевязывал раненых из-под Аве, Кума и Кянгавера. У него госпиталя поставлены прекрасно, а врачами он может похвастаться. Хлебосол, русский барин, судья, земский гласный и земский начальник у себя в Псковской, Павел Михайлович привез на этот далекий от русских границ фронт кусочек России.

Хорошо бывать у Сниткиных. Покойно. У него много друзей и его все любят. Приезжие офицеры всегда гостят у Сниткиных, а за столом щебечет жена, Катерина Ивановна, и фыркает самовар.

Смотрели госпиталь, аптеку, склады, конюшни.

В Красном Кресте по преимуществу раненые. Свежее белье, хороший уход и стол. Чистота всюду. Заботливая рука и опытный глаз хозяина приметны везде. У Сниткина штук сто лошадей – для санитарных транспортов и обозов; есть и верховые. Он любитель лошадей и понимает. Ласково треплет каждую, называет по имени, рассказывает какую-нибудь историю. Увлекается не курдами или арабами, а чистокровными английскими.

В складах все в порядке; много перевязочного материала, дезинфекционных средств.

Наученные горьким опытом Багдадского похода, мы теперь все с запасами.

Приехал Робакидзе. Верхом. Он – уполномоченный Союза городов. Скромный мечтательный поэт. Увлекается голубым небом и нежными красками Персии. Баратову посвятил восторженный сонет – «Мой меч». Жалуется:

– Нет денег. Послал в Тифлис несколько телеграмм, ответа нет. Нужно платить поставщикам, служащим жалованье, а в кассе несколько туманов.