Казан

Пьер Радисон лежал на своей постели из можжевеловых веток, и над ним теперь уже не было ничего, кроме неба и сосновых вершин. Казан стоял неподвижно на всех четырёх ногах и нюхал воздух. Его спина ощетинилась, когда она подошла к трупу и опустилась перед ним на колени. А когда она опять возвратилась к собаке, то лицо её было бледно и неподвижно. Затем она окинула взором расстилавшийся перед ней Барренс, и глаза её засветились страхом. Она впрягла в сани Казана и нацепила и на себя ту самую лямку, за которую тянул и её отец. Так они добрались до реки, увязая до колен в свежевыпавшем и ещё не осевшем снегу. Целые полдороги Иоанна всё спотыкалась о сугробы и падала, причём её распустившиеся волосы веером рассыпались по снегу. Казан шёл рядом с ней и тянул изо всех сил, и когда она падала, то касался её лица своей холодной мордой. В такие минуты она хватала его голову обеими руками.

– Бирюк!.. – стонала она. – О, Бирюк!..

На льду реки снег оказался не таким глубоким, зато дул очень резкий ветер. Он дул с северо-востока прямо ей в лицо, и, таща за собой сани вместе с Казаном, она низко нагибала голову. Пройдя с полмили по реке, она остановилась и уже не смогла больше сдерживать в себе отчаяние и разразилась рыданиями. Ведь ещё целые сорок миль! Она скрестила на груди руки, стала спиной к ветру и задышала так, точно её побили. Маленькая Иоанна спала спокойно. Мать подошла к ней и заглянула к ней под меха. То, что она там увидела, заставило её снова напрячь все свои силы. На пространстве следующей четверти мили она два раза проваливалась до колен в сугробы.

Затем потянулись целые пространства льда вовсе без снега, и Казан тащил сани уже один. Иоанна шла сбоку от него. Грудь у неё захватывало. Тысячи иголок, казалось, вонзались ей в лицо, и вдруг она вспомнила про термометр. Когда она взглянула на него, то оказалось, что было уже тридцать градусов мороза. А ведь ещё было целых сорок миль впереди! А отец говорил ей, что она должна была их пройти и не должна была теряться! Но она не знала, что даже её отец побоялся бы сегодня отправляться в путь при тридцати градусах ниже нуля и при резком северном ветре, предвещавшем метель.

Теперь уж лес остался далеко позади неё. Впереди уже не было ничего, кроме негостеприимного Барренса и далёких, терявшихся в серой мгле дня лесов, лежавших не по пути. Если бы вблизи были деревья, то сердце Иоанны не билось бы так от страха. Но кругом не было ничего, положительно ничего, кроме серых угрюмых далей да неба, сходившегося с землёй всего только в миле расстояния.

Опять снег стал глубоким у неё под ногами. Всё время она опасалась тех предательских, затянутых лёгким ледком полыней, о которых предупреждал её отец. Но теперь ей казалось всё одинаковым, и снег, и лёд, и к тому же начинали у неё болеть глаза. Холод становился нестерпимым.

Река расширялась в небольшое озеро, и здесь ветер задул ей прямо в лицо с такой силой, что выбивал её из упряжи, и Казан должен был везти сани один. Снег толщиною в два-три дюйма теперь уже затруднял её путь так, как раньше не затрудняли целые футы. Мало-помалу она стала отставать. Казан тащился рядом с ней, напрягал все свои неистощимые силы. Случалось и так, что Казан шёл впереди, а она брела за санями позади, будучи не в силах ему помочь. Всё более и более она чувствовала, что её ноги наливались свинцом. Была только одна надежда – на лес. Если они не дойдут до него как можно скорее, через полчаса, то она совсем уже будет не в состоянии идти дальше. И всё-таки она свалилась на сугроб. Казан и сани стали казаться ей только тёмным пятном. А затем она убедилась, что они оставили её одну. Они были от неё всего только в двадцати футах впереди, а ей казалось, что это пространство было в несколько миль. Она использовала все остатки своей жизни и напрягла все силы своего тела, чтобы догнать сани и на них – маленькую Иоанну.

Пока она к этому стремилась, время показалось ей бесконечным. Когда между нею и санями осталось пространство всего только в шесть футов, то ей показалось, что она провела в борьбе со снегом целый час, прежде чем могла ухватиться за сани. Со стоном она добралась до них и повалилась на них всею тяжестью своего тела. Теперь уж она больше не чувствовала тревоги. Засунув голову в меха, под которыми лежала маленькая Иоанна, она вдруг почувствовала радость и уют, точно оказалась вдруг дома и в тепле. А затем чувство дома и уюта исчезло, и наступила глубокая ночь.

Казан как был в упряжи, так и остановился. Он вылез из неё, подошёл к Иоанне и сел около неё на задние лапы, ожидая, что она двинется или заговорит. Но она не шелохнулась. Он сунул нос в её распустившиеся волосы. Затем он завыл и вдруг поднял голову и стал внюхиваться в дувший навстречу ветер. Он что-то ощутил в этом ветре. Он опять облизал Иоанну, но она всё ещё не шевелилась. Тогда он побежал вперёд, стал в упряжь, готовый потянуть сани далее, и оглянулся на неё. Она всё ещё не двигалась и не говорила, и Казан уже больше не выл, а стал громко и беспокойно лаять.