Казанова

Окрестности Рима навеяли на Казанову воспоминания о его римской возлюбленной, прекрасной Лукреции. Сама Лукреция вернулась вместе с мужем в Неаполь, но мать ее, донна Чечилия, жила в Риме. Здесь же вместе с мужем должна была проживать и ее сестра Анджелика, которую он, побуждаемый Лукрецией, первым приобщил к радостям Венеры. Случилось это незадолго до свадьбы Анджелики. И он решил посетить обеих милых его сердцу женщин, но предприятие сие окончилось неудачей. Донна Чечилия два года назад скончалась. Анджелика приняла его, однако держалась отчужденно, заявив, что не помнит, чтобы они были знакомы. Оскорбленный подобным отношением к своей особе. Соблазнитель написал в «Мемуарах», что Анджелика со времени их знакомства «чрезвычайно подурнела».

Не слишком огорчившийся Казанова устремился на поиски полезных знакомств, необходимых для получения аудиенции у папы. Казанова хотел просить понтифика помочь ему получить разрешение вернуться в Венецию. Путь в папскую приемную лежал через кабинет всемогущего кардинала Пассионеи. Казанове, знавшему нынешнего папу Реццонико еще в бытность того епископом Падуанским, кардинал изначально был симпатичен, ибо открыто называл папу «дураком», в чем Казанова был совершенно с ним согласен. Отправляясь к кардиналу, Казанова облачился в лучший свой костюм, сверкавший золотым шитьем. Взглянув на посетителя из-за огромного, заваленного бумагами стола, Пассионеи отложил в сторону перо и вместо приветствия заявил, что наслышан о похождениях венецианца, а особенно о его побеге из Пьомби.

— Расскажите мне об этом поподробнее, ведь вы слывете отменным рассказчиком, — произнес кардинал.

Казанова приготовился рассказывать и тут обнаружил, что во всей комнате нигде нет стула, кроме, разумеется, того, на котором восседал кардинал.

— Прикажете мне сесть на пол? — дерзко поинтересовался Авантюрист. — История моя занимает много времени.

— О, что вы, — спохватился кардинал, — у вас слишком красивое платье.

Он позвонил, и слуга принес табурет. Усевшись на нем, Казанова почувствовал, как в нем нарастает гнев, его сначала бросило в жар, потом в холод, а по телу заструился противный липкий пот. Заговорив скороговоркой и комкая слова, он через четверть часа завершил свой рассказ.

— Я пишу гораздо лучше, чем вы рассказываете, — вынес приговор кардинал. — Вот, это моя речь на смерть принца Евгения, возьмите и почитайте ее, надеюсь, моя латынь вас не смутит, — и он протянул просителю несколько исписанных листков.

Несмотря на насмешливый тон, кардинал добился для Казановы аудиенции у папы, и уже на следующий день Соблазнитель почтительно целовал туфлю наместника святого Петра, умоляя помочь ему в получении разрешения вернуться на родину. Смирение Казановы привело папу в хорошее расположение духа, и он, благословив просителя, пообещал сделать все, что будет в его силах. А через несколько дней папский служитель прислал ему грамоту и крест ордена Золотой шпоры. Казанова, давно мечтавший получить право украсить себя каким-нибудь крестом, тотчас же нацепил его на пунцовую ленту и повесил на шею, а на следующий день отправился к ювелиру, который по его приказу украсил крест алмазами и рубинами, выгодно сочетавшимися с пунцовым цветом ленты. Пять лет Казанова носил этот орден, пока наконец в Варшаве русский воевода Чарторыский не объяснил ему, что такие кресты носят лишь лакеи, получающие их в дар от своих господ-послов. Высоко ценимый в XVI столетии, в XVIII орден Золотой шпоры утратил свой престиж: награждать им имел право уже не только папа, но и целый ряд прелатов. Чаще всего его вручали послам иностранных держав, для которых он был чем-то вроде памятного знака об их пребывании при папском дворе.

Аудиенция у папы, орден, не хватало только любовного приключения, и оно не заставило себя ждать. Покидая папскую резиденцию, Казанова встретил старого знакомца по имени Момоло, служившего уборщиком в покоях его святейшества. Обрадовавшись встрече, Момоло пригласил Соблазнителя к себе на ужин, извинившись заранее, что живет он небогато и пища будет исключительно простая. Не желая обидеть приятеля, Казанова согласился, но выговорил позволение принести с собой вина. Когда же он отдавал приказание слуге, то, поразмыслив, он велел ему захватить еще и солидный окорок.