Казанова, или Развязка для одной новеллы

Это предложение настолько почетно со всех сторон, что отложить приезд — значило бы проявить величайшую, даже непростительную неучтивость к моим высоким покровителям. (Погружается в чтение.)

Марколина(аббату). Говорят, эта Анина весьма ученая особа?

Аббат. Несколько лет назад умер ее отец, и с тех пор она живет в семье известного профессора Болонского университета, того самого Морганьи, который возымел похвальное намерение сделать из своей ученицы крупного ученого. Летом она всегда гостит у дяди. Она отказала нескольким претендентам на ее руку, и мы думали, хочет посвятить себя только науке. Но отношения с господином Андреа у нее, кажется, самые серьезные…

Казанова. Они друг друга стоят, философка и офицер. У обоих впереди блестящее будущее. (Раздраженно спрятал письмо в конверт и бросил его в свою сумку. Снял парик и бороду, словно только сейчас вспомнил, что нелепо выглядит в своем маскарадном одеянии. Настроение у него заметно испортилось.) Я хотел бы посмотреть, кто будет следующим любовником Анины? Болонский профессор? Гудар? Почему бы и нет? Или тот молодой слуга, который вчера стоял у ворот и глазел на нас, когда мы подъехали?

Марколина. Шевальер, что с вами? Успокойтесь. Я думаю, вы не откажетесь от плотного завтрака перед дорогой, да и господин аббат, очевидно, проголодался…

Аббат. Может быть, шевалье хочет отдохнуть? Приятнее ехать, когда станет прохладнее…

Казанова. Благодарствую. Только слабоумный мог написать мне такое письмо! Конечно, я уже не так молод и красив, не так ловок и гибок, чтобы совершать побеги из тюрем и ходить по скатам крыш, но я по-прежнему умнее их! О, я еще докажу этим негодяям! Я еще во сто крат сильнее ненавижу это правительство и с гораздо большими основаниями; а еретиком я был всю жизнь! И остаюсь им и сейчас!

Марколина. Не соблаговолит ли уважаемый шевалье приоткрыть нам содержание письма, если, разумеется, не слишком большая дерзость просить об этом. (Аббату.) Возможно, шевалье несколько преувеличивает значимость того, что изложено в послании…

Казанова. Я сам виноват! От скуки и омерзения в последние годы я разыгрывал сам перед собой дурацкую комедию. Мне верить в Бога? Да что это за Бог, если он милостив к молодым и оставляет стариков? Что это за Бог, который превращает богатство в нищету, счастье — в несчастье, радость — в горе?! Бог, который, когда ему заблагорассудится, оборачивается дьяволом!..

Аббат. Шевалье де Сенгаль! Я готов с вами поспорить относительно некоторых воззрений, но прошу в моем присутствии…

Казанова. Не бойтесь, господин аббат. Я не стану хулить Бога, но сомневаться в его существовании — единственное остающееся у нас средство… (Марколине.) Я еду в Венецию, но не стану добиваться никаких милостей от этих господ. Я проберусь в Венецию хитростью, переодетым… о, еще никто не знает, как хитер Казанова… Я изведу всех этих злодеев, или хотя бы одного из них — того, что придумал все эти мерзости!.. Большую часть своих пожиток я оставляю здесь, дорогая Марколина, а когда вернусь, от вас будет зависеть, пожелаете ли вы передать свою гостиницу кому-нибудь другому и последовать за мною как супруга…

Марколина замерла, не веря в услышанное, затем хотела броситься на шею шевалье, но тот уже поднимался по лестнице.

Я позволю себе удалиться, чтобы сейчас же приготовиться к отъезду. Благодарю вас, аббат, за приятное путешествие. Весьма сожалею, что в игре вам сегодня не везло. Карета — не лучшее место для соревнования с судьбой. (Вышел.)

Аббат(вслед). Удачу и женщин не приневолишь!

Пауза. Марколина смотрит туда, куда исчез шевалье, — она еще не поняла, с какой долей серьезности ей надо отнестись к последним словам Казановы.

Не обольщайтесь, синьора. Вся беда нашего дорогого шевалье в том и заключается, что ни к какому делу он не может отнестись серьезно. Если бы в молодые годы у него хватило досуга и терпения, то он, я твердо в этом уверен, не уступал бы теперь лучшим писателям и философам…

Марколина. Женщины!.. Ради них он бросал все… Одна ночь на новом ложе любви всегда казалась ему дороже всех земных почестей и всего загробного блаженства. Я-то уж это знаю… Ах, шевалье… Неужели вы не видите, что вам все труднее удерживать то, что еще иногда удается уцепить?.. Вы прожили свою жизнь, как никто, но теперь…