Сантис. Прошу прощения, шевалье… Господин Басси, как автор новеллы, ждет от вас развязки сюжета. Итак… жили две юные сестры. Одна была моложе другой… но обе были юны…
Андреа. Можно опустить излишние подробности…
Сантис. Итак, две девицы из порядочного дома… Отец скончался…
Казанова. От какой болезни?
Андреа. Не установлено.
Сантис. Но мать жива… Сестры радуются…
Казанова. Чему же?
Сантис. Что не круглые сироты… Итак, одна из них, младшая, просватана. Другая не может уснуть на одиноком ложе…
Андреа. К чему вы это?
Сантис. Не прерывайте. Я теперь поэт.
ОбеСестры томятся в страстном ожиданьиТоржественного дня, вернее, ночи…Ведь младшая тогда уйдет к супругу,А старшая в их общей спальне сможетСвободно, беспрепятственно прижатьВозлюбленного к алчущему сердцу.И вот путем знакомым, через парк,Неслышными крадется он шагамиК окну опочивальни, где егоОбещанное счастье ждет. ПрыжкомНыряет в благовонный мракДевичьей спальни, отдается счастью.Но он не знал, что свадьбу отложили.Особые событья, о которыхОтдельно речь, в последнюю минутуПриехать помешали жениху.И вместо старшей он нашел другую,Невесту, изнемогшую в томленьиИ тяжким сном уснувшую. Меж темДля старшей нет ни сна, ни утешенья.В аллее дальней сада, постель покинув,Тщетно слезы льет она по нем…Устав от воздыханий, возвратиласьВ комнату сестры…Андреа. Я спешу опустить подробное описание бурного финала. Скажу лишь: они притязали на юношу обе! В порыве страсти они потеряли благоразумие… Одна — потому что он принадлежал ей, хотя и не знал, в чьих объятиях утопал в ту ночь… Случайным счастье младшая сестра не была, видимо, сыта… А старшая, которую он считал своею, терзалась неутоленной страстью…
Казанова. Жестокое заблуждение с его стороны… (Анине.) Впрочем, ошибаются не только посредственности. Вольтер переоценивает достоинства своей «Девственницы» в такой степени, что всерьез считает сочинения Мерлина глупостью. «Ах, милейший Казанова, я не на шутку на вас сердит. Разве могут меня интересовать сочинения господина Мерлина?»
Анина. Шевалье де Сенгаль, я вынуждена защитить господина Вольтера, этого величайшего…
Казанова. Он безбожник!.. (Топнув ногой.) Болтун, велеречивый трус, и только!
Анина(вспыхнув). Его безбожие — это всего лишь свидетельство его неутомимого и пылкого стремления к правде!.. Сомнение, ирония и даже неверие, если им сопутствуют столь обширные познания, должны быть более угодны Богу, чем смирение верующих, за которым большей частью кроется не что иное, как неспособность логически мыслить и даже нередко, чему есть немало примеров, трусость и лицемерие.
Казанова. Возмутительно! Высказанные вами взгляды не только угрожают власти церкви, но и могут подорвать самые основы государства…
Анина. Я не питаю особого почтения ни к земным владыкам, ни к существующим формам государственной власти и убеждена, что корыстолюбие и властолюбие и в малых, и великих делах не столько управляют миром, сколько вносят в него сумятицу.
Казанова(его переполняет искренне возмущение, он бегает по комнате, размахивает руками). Когда-то и моя собственная мысль шла теми же путями, на которые вступаете теперь вы, синьора, но согласитесь — времена меняются и то, что казалось умным и верным раньше, сегодня выглядит не более, чем путаная и лживая болтовня софистов…
Гудар(он вошел незаметно и слышал разговор). Ну, разве это была не счастливая мысль пригласить к нам в дом гостя, с которым можно поговорить о таких высоких предметах, к каким тебя, Анина, приохотили болонские профессора?
Анина. Возможно, эта мысль и была счастливой, но среди болонских профессоров вряд ли найдется хоть один, который бы осмелился вызвать на поединок самого Вольтера!
Сантис. Побойтесь Бога, господа!.. Мы безнадежно уклонились от предмета. Мы ждем от господина шевалье развязки нашей новеллы…