Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти

Вероятно, подобный случай сенатской опеки в обход полномочий Министерства внутренних дел не был единственным. Реакция правительства проявилась в новом узаконении «о выговорах и замечаниях губернаторам», появившемся в 1816 г. в защиту начальников губернии[316]. Отныне выговоры должны были происходить «единственно от лиц министров и за их подписанием, извещая каждый раз о сем Комитет министров для сведения. А министру юстиции доводить равным образом до сведения Комитета, когда подобные замечания или выговоры будут деланы от Правительствующего Сената». Сила этого указа уже не могла восстановить репутацию Гурьева. К тому времени он находился под судом по обвинению казанского помещика Мосолова во взятках. Своевременность организации судебного разбирательства, сам предмет обвинения, возникающие затем процессуальные казусы подводят к пониманию, что с самого начала дело было сфабриковано. В сенатском архиве дело получило характерное название: «О ложном обвинении титулярным советником Мосоловым казанского вице-губернатора Гурьева во взятках»[317]. Этот случай демонстрирует применение технологии избавления от нежелательного претендента на губернаторское кресло путем обвинения его во взяточничестве. Рассмотрим обстоятельства данного дела.

11 июня 1815 г. в канцелярию 4-го департамента Сената поступила жалоба от титулярного советника Мосолова и его брата о беспорядке и беззаконии поступка казанского губернского правления по поводу прерывания контракта на содержание мельницы, права на которую были получены у Седмиозерной пустыни в 1803 г. на 12 лет. Рассмотрение этого дела было перенесено на общее собрание департаментов Сената, так как мнения сенато ров по нему разделились. Обсуждение вопроса назначалось на 27 августа, однако и на этот раз сенаторы не пришли к единому мнению. По указанию министра юстиции окончательное решение должно было последовать «по большинству голосов» на собрании 29 октября 1815 г.

Что же смутило сенаторов? Почему возникли разногласия? За пояснениями обратимся к тексту составленной резолюции. В ней сообщалось, что, кроме спора о мельнице, дополнительно поступило еще одно обращение Мосолова с обвинениями вице-губернатора Гурьева во взяточничестве. В жалобе сообщалось, что игумен пустоши в отобрании мельницы заручился содействием правившего должность гражданского губернатора вице-губернатора «оставленным им у него пакетом с 2500 рублями и что он же, вице-губернатор, требовал с Мосолова 5000 рублей, которые он ему не дал». Дело приобретало иной характер. Причем, следует заметить, не сразу, а постепенно — после «навета» лица заинтересованного, что и насторожило сенаторов. С этого момента маховик судопроизводственной машины начал отсчет долгих четырех лет. Делопроизводство монотонно стало набирать мощь бумажных свидетельств. 5 октября игумен пустыни Аркадий обратился к обер-прокурору с пояснениями по предъявленному обвинению. Он сообщил, что Мосоловы за время пользования мельницей пять раз нарушали сроки внесения платы. Обвиняемая сторона также осознавала серь езность поворота событий, поэтому 5 ноября 1815 г. министр финансов Дмитрий Александрович Гурьев, как непосредственный начальник казанского вице-губернатора, обратился к министру юстиции Дмитрию Прокофьевичу Трощинскому с просьбой отпустить его подчиненного в отпуск «по настоятельности нужды в личном присутствии в Москве и С.-Петербурге по собственным своим надобностям»[318]. Ответ был отрицательным. Сообщалось, что на вице-губернатора имеется жалоба от «тамошних дворян за утверждение в должностях чиновников несогласно с дворянскими выборами», донос титулярного советника Мосолова и донос одного военнопленного француза, который сообщил, что будто бы казанский пожар 1815 г. «произошел от другого пленного француза по найму его вице-губернатором». Этот букет обвинений в адрес возможного претендента на губернаторское место был изначально не в его пользу. Обвинив Гурьева в получении взятки, можно было добиться немедленного удаления его от должности. Было ли это продуманным сценарием или стечением обстоятельств?

История взяточничества теряется в глубине веков. Ее корни лежат в отношении обывателя к власти, которое воспитывалось самой этой властью на протяжении столетий. В России эта социальная язва далеко не всегда приравнивалась к преступлению, так как была «освящена обычаем и терпима правительством»[319]. Указное законодательство различало два вида уголовнонаказуемых преступлений: «мздоимство» и «лихоимство». Взятка, данная за совершение действия, входящего в круг обязанностей должностного лица, трактовалась как «мздоимство». Взятка за совершение должностного проступка или преступления в сфере служебной деятельности — как «лихоимство». Собственно, это и инкриминировалось Ф. П. Гурьеву.