Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти

Не вдаваясь в делопроизводственную рутину дознания, отметим, что губернатору все же удалось доказать лживость доносов и жалоб Иванова в эпизоде его участия в волнениях суконных рабочих. Достигнув желаемого результата, он продолжал раскручивать прежние дела «злостного ябедника». В итоге 4 апреля 1821 г. Казанская палата уголовного суда приговорила Михаила Иванова, судившегося десять раз в той же палате, к наказанию плетьми и отдаче в сибирские полки[452]. Но реализация решения суда была вновь отсрочена под предлогом рассмотрения участия осужденного в доносах на чиновников во Временной комиссии. То были происки сторонников оппозиции губернатору. Сценарий событий вновь повторился как в 1815 г., когда при губернаторе Гурьеве Иванову впервые удалось уйти от возмездия. Вот и теперь он действовал по уже отработанной схеме. И только прямое обращение губернатора к министру внутренних дел с просьбой положить конец этой истории «во исполнение для полезного примера и искоренения в Казани ябедников» привело к появлению решения Комитета министров от 20 июня 1822 г. о высылке Иванова на поселение в Томскую губернию[453].

Прорыв начальника губернии в деле Иванова был очевиден. В то же время Нилов совершал и непозволительные просчеты, приближавшие его отставку. Упомянутый выше рапорт министру внутренних дел от 21 марта 1822 г. завершался настоятельной просьбой расширения губернаторских полномочий, а именно: 1) «дать губернатору право ссылать без дальнейшего судопроизводства в Сибирь ябедников и людей изобличенных в составлении ложных бумаг и тому подобное»; 2) «дать местному начальству все способы обуздания непокорных, уклоняющихся от исполнения распоряжений начальства»[454]. Это заявление никак не вписывалось в правовую концепцию Александра I, поэтому и стало поводом нападок на П. А. Нилова.

Подобная политическая близорукость не осталась незамеченной. Петербург отреагировал «мнением управляющего Министерством внутренних дел»[455]. В этом документе содержался анализ порицаемых шагов казанского губернатора. В нем В. П. Кочубей обосновал введение чрезвычайного генерал-губернаторского правления в Казани: «Отдавая полную справедливость известным похвальным правилам и намерениям губернатора Нилова, я не полагаю, чтоб обыкновенная власть, гражданскому губернатору присвоенная, одна была достаточна к исправлению зла сего. А потому признаю за полезное, чтоб отправлен был в Казань сенатор из людей, в делах опытных, облеченный властью действовать… к пресечению злоупотреблений, к водворению порядка и к приведению в действие предположений правительства в отношении лиц, подвергнувшихся суду по произведенному сенаторами обревизованию казанской губернии. Сенатору сему, коему могли присвоены быть права генерал-губернатора, полезно было бы поставить в обязанность остаться на месте доколе приведено будет все в надлежащее устройство»[456]. Подверглись корректировке и инициативы начальника губернии по части полицейской. Министр напомнил, что в подобных случаях учреждаются в губерниях особые комитеты из жителей разных сословий и что губернаторы являются лишь исполнителями «высочайшего утверждения». Относительно расширения губернаторской власти ответ был подобен приговору: «Предоставить губернатору власть ссылать в Сибирь ябедников невозможно: ибо никто без суда наказываем быть не должен». Далее декларировался призыв строгого соблюдения «правил законами определенными», поэтому «назначение новых способов к обузданию, как говорит губернатор, „неповинующихся распоряжениям начальства“, вряд ли может быть допущено в кругу какого-либо обыкновенного местного управления. Впрочем, если распоряжения губернского начальства правильны и на законах основаны, то в законах же имеет оно и способы понуждать к исполнению оных…»[457]. Из этого следовало, что расширение полномочий отдельно взятого губернатора невозможно, но, учитывая чрезвычайность ситуации, в Казани вводилась генерал-губернаторская форма управления. Как эта форма правления будет срастаться с министерской централизацией, должно было показать время, а пока казанскому губернатору предстояло делить власть с наместником.

Соймонов Владимир Юрьевич относился к известному и знатному дворянскому роду. Он приходился племянником директору Берг-коллегии Михаилу Федоровичу Соймонову. Своих детей у его дяди не было, поэтому он и занялся продвижением своего молодого даровитого родственника. Статскую службу Владимир Юрьевич начал под его покровительством. В 1800 г. он был назначен вице-президентом Берг-коллегии, через шесть лет стал московским берг-инспектором, в том же году начал заседать в 7 департаменте Сената. К 1822 г. за его плечами было шестнадцать лет сенаторства[458]. Новый посланец имел безупречную репутацию законотворца, наделенного полномочиями генерал-губернатора. Мера эта была во многом вынужденной, поскольку полномочия гражданских губернаторов, как показала недавняя практика, не позволяли разрешить конфликт властей в Казанской губернии.