Казанское губернаторство первой половины XIX века. Бремя власти

С. С. Стрекалову не удалось избежать и сурового прикосновения «Верховного судилища» страны. По ведомству сенатского межевого департамента на него было заведено дело о спорной земле в Харьковской губернии (присужденной князю Щербатову) с родовым поместьем казанского губернатора. Межевая канцелярия обратилась к нему за отзывом на предложение о получении равного количества земли, но в другом месте. В поданном ему документе содержалось множество неточностей относительно размера земель его родового поместья, да и вынесенная на решение в Государственный совет записка была составлена с ошибками. По-видимому, сама эта ситуация была Стрекалову неприятна и оскорбительна, поэтому его резкий отзыв, «содержащий неприличные выражения на счет мнения Государственного совета и решения общего собрания Правительствующего сената», был ему возвращен с целью составления нового, в «законном порядке». Нависла угроза его наказания как должностного лица за проявленное непочтение к Сенату, что и вынудило Стрекалова обратиться лично к императору. Высочайшим повелением от 21 февраля 1837 г. дело было приостановлено, но Сенат этим не удовлетворился. На основании статьи № 1269 Свода уголовных законов на рассмотрение министра юстиции была передана претензия к «блюстителю закона, по званию военного губернатора», который должен был знать «преимущественнее пред другими, что закон воспрещает употреблять подобные выражения, особенно против решения Верховного судилища». И в этот раз военного губернатора выручило вмешательство самого Николая I. Общими усилиями различных ведомств и влиятельных лиц было найдено компромиссное решение, и конфликт удалось замять. Стрекалов получил свой отзыв обратно, а Сенат приостановил исполнение резолюции по этому делу[531]. В материалах III Отделения отчетливо прослеживается «особая монаршая милость» по отношению к казанскому начальнику губернии. Это отложилось и в памяти очевидцев пребывания Николая I в Казани[532]. На следующий год при посещении губернии наследником престола цесаревичем Александром Николаевичем публично и торжественно «лично от имени его императорского величества» генерал-лейтенанту Стрекалову был вручен генерал-адъютантский шифр и аксельбанты[533]. Награды, почести, личное покровительство императора были внешними атрибутами усиления власти казанского губернатора. Благодаря целому комплексу мер, проводимых в течение ряда лет в пределах всей страны, вес губернаторской должности повсеместно был восстановлен.

Для Казани губернаторство Стрекалова оказалось поворотным. Не случайно в памяти современников он был запечатлен как «губернатор доброго, старого времени». Следует отдать должное его личному обаянию. Степан Степанович сумел преодолеть чопорность казанского дворянства, привнести в местное общество столичные манеры и правила светской жизни. Вот один из откликов на его нововведения: «…имея только пятьдесят лет, он был полон жизни, любил общество и, как человек богатый, был очень радушный хозяин. Вообще это был барин широкой руки. С самого своего приезда в Казань Стрекалов умел соединить тамошнее разрознен ное общество частыми, блестящими и радушными приемами, он сблизил отдельные кружки своею изящною деликатностью. Стрекалов положил конец оргиям и буйным развлечениям, ввел официальные балы тезоименитства императора и рождения наследника, на эти собрания он являлся в полной парадной форме во всех своих регалиях и окруженным своим блестящим штабом, что крайне нравилось и веселило все казанское общество»[534].

Этот «столичный тон» быстро и легко прижился в Казани, благодаря энергии и стараниям дочерей губернатора, выпускницам Смольного института благородных девиц. Один из очевидцев столь стремительного изменения уклада жизни высшего казанского общества, вернувшись в Казань после длительного перерыва, ее не узнал: «На место простоты обращения, радушия приема явились пустые церемонии, этикет, холодность, неприветливость. Прежде бывало, выезжая из дома, не определяешь себе цели посещения и входишь в первый знакомый дом, если только по освещению в окнах видишь, что хозяева „у себя“… теперь же явились счеты визитами, приезды только на званые обеды и вечера. Самые танцевальные собрания утратили свою веселость. Натянутость и излишние светские приемы лишили начальной простоты общественную жизнь»[535]. Однако эта «порча патриархальных провинциальных нравов» оказалась по вкусу большинству местных аристократов, желавших чувствовать себя и в губернском городе как в столице. К тому же искушенное и щепетильное казанское дворянство наконец-таки заполучило «хозяина губернии», достойного их внимания и уважения.