Каждая сыгранная нота

Дилан снова шмыгает носом. С простудой ему здесь не место. Если он заразит Ричарда, дело может запросто кончиться пневмонией, а с его БАС это все равно что смертный приговор. Надо сказать Дилану, что сегодня она отпустит его пораньше. Впрочем, у него нет водительских прав. Придется ждать, пока за ним не заедет мать, а к тому времени получасовой урок и так подойдет к концу.

Не поддающиеся расшифровке записи перед ним — Прелюдия до мажор Иоганна Себастьяна Баха. Никаких тебе диезов. Никаких бемолей. В ее представлении произведение предельно простое и вместе с тем прелестное как для исполнителя, так и для слушателя. Первая нота — до первой октавы. Да, нота записана для левой руки и потому расположена на добавочной линейке басового ключа, а не на добавочной линейке скрипичного, где он привык ее видеть. Но все равно. Это до гребаной первой октавы.

Его неловкость и еще более неловкое молчание продолжают злить Карину, действовать на ее натянутые, измученные нервы, сводя с ума. Она скрипит зубами и раздраженно дышит носом, выдержка дается ей с трудом. Она не будет подсказывать ему, что делать. Даже полунамеком. Сегодня детям все преподносится на блюдечке с золотой каемочкой. Каждый из них — победитель. Каждый получает приз. Не на этой банкетке. Добро пожаловать в реальную жизнь, Дилан.

Он снова шмыгает носом, и ей хочется выкрикнуть: Сыграй ноту! Высморкайся! Сделай уже ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ! В любой другой день она могла бы винить себя. Вот была бы она преподавателем получше, больше воодушевляла и подбадривала, тогда бы он знал, как играть это произведение. Сегодня она позволяет виноватому взять вину на себя. Они просидят здесь оставшиеся десять минут в тишине, если будет надо.

Карина бросает рассеянный взгляд в окно гостиной и замечает вдалеке трех похожих на голубей птиц. Они сидят на электрических проводах, две на верхнем и третья под ними. Эти округлые черные птицы принимают вид нот скрипичного ключа, которые она проигрывает в своем отчаянно скучающем мозгу. Соль-соль-ми. Соль-соль-ми. Она начинает сочинять музыку, подсказанную этими птичьими нотами, и вот уже дивная мелодия понемногу развеивает ее паршивое настроение, но тут Ричард закашливается. Не тот звук, на который она рассчитывала.

Она прислушивается к форме и наполнению этой последовательности звуков и надеется, что Ричард, как и находящийся здесь юный Дилан, справится сам. Кашель мокрый, булькающий, неутихающий. За последний месяц брюшные мышцы Ричарда значительно ослабли, и зачастую ему не под силу выкашлять скапливающуюся в горле мокроту. Дилану, наверное, кажется, будто в соседней комнате захлебываются собственной слюной, но Карину уже не трогают эти хорошо знакомые звуки.

Ричард неожиданно затихает, и вот как раз эта тишина между приступами удушья, к которой Карине никак не привыкнуть, и наполняет ее ужасом. Она так и представляет себе, как он тужится, тело его сотрясается и напрягается от усилий, как если бы он пытался выдавить кашель из кончиков пальцев, вены на шее вздуваются, изо рта капает пенящаяся слюна. Она ждет, прислушиваясь, и все это напоминает ей, как целую вечность назад она лежала, не смыкая глаз, в постели, стараясь уловить скрип открывающейся после полуночи входной двери, тяжелые шаги Ричарда в прихожей, постукивание колес чемоданчика, катящегося по деревянному полу. Она обижалась на отсутствие мужа и ненавидела его за появление дома. И вот он снова здесь. И она все еще его ненавидит.

В обратной ситуации, если бы заболела она, а Ричарду пришлось бы за ней ухаживать, его бы разом канонизировали. Ее же никто не торопится причислять к лику святых. Она чувствует себя жалкой, вздорной, обидчивой и глупой — так, наверное, чувствует себя Дилан, просиживая за пианино по полчаса раз в неделю.

Разрывая молчание, снова кашляет Ричард. Он харкает и булькает слюной, явно пытаясь сделать вдох, и звук его неудачных попыток прочистить горло ползет по позвоночнику Карины. Ей кажется, что кто-то верещит ей в самое ухо. Ну всё. С нее довольно.

Она резко встает, оставляя Дилана в его бесконечном замешательстве от немыслимых нот Баха, и, кипя от злости, пулей бросается в комнату Ричарда. Мелькает секундная мысль об откашливателе. Но ее сердце и мозг настолько пропитаны обжигающей ненавистью, что она не может больше вытерпеть ни минуты. Карина выдергивает из-под головы Ричарда одну из двух подушек и, успев поймать мгновенный проблеск понимания в расширившихся глазах бывшего мужа, накрывает его лицо подушкой. Его голова дергается под ней из стороны в сторону, но довольно слабо. Вытянутые вдоль тела парализованные руки лежат неподвижно, не в состоянии оказать сопротивление. Карина надавливает еще сильнее.

Проходит всего около минуты, и Ричард замирает. Она еще немного ждет, прежде чем поднять подушку. Его глаза открыты, зрачки неподвижны, пусты.

Раздается звук до первой октавы.

— Так? — спрашивает Дилан.