Каждое мгновение!

Было розовое морозное утро. С прибрежных деревьев на косогоре неслышно летел сухой иней, а солнце еще не взошло, оно только намекнуло, что будет всходить. И воздух серебрился, мерцал, чуть слышно шуршало в нем что-то. И от этого тишина ощущалась так остро, что было слышно, как молчит на реке тяжелый, устоявшийся теперь уже до серьезного тепла лед, было слышно, как потрескивают сосны.

Таежный горный хребет вдалеке, словно вырезанный из однотонного голубого картона, печатался на розовом еще спокойном, но с каждой минутой все раскалявшемся крае неба. Выше зари оно было пронзительно зеленым; а в зените — за мглою, за инеем хранило в своей далекой глубине медленные раздумья долгой ночи.

Гребенников стоял у заметенного снегами, давно нехоженного спуска к реке до тех пор, пока не почувствовал, как холод стянул губы.

Он был тепло и удобно одет, Гребенников. И все на нем было пригнано ладно и удобно, и прочно, словно он собирался в дальнюю дорогу. И унты на собачьем меху, и меховая куртка, крытая брезентом, и свитер под ней — из козьего пуха, вязанный Анной с большим, плотно охватывающим горло воротом. Легкое и нежнее тепло, казалось, источал этот свитер.

Нет, не Анна вязала его — Гребенников так говорил любопытствующим. На самом деле этот свитер связала совсем иная женщина. Тося, Тося, Тосенька — третий секретарь Лозовского райкома.

* * *

И сейчас, ощутив на себя этот свитер, связанный ею из козьего пуха, чтобы в долгих и трудных зимних поездках по заданиям газеты, в которой он был единственным разъездным корреспондентом, ему было тепло и, чтобы он не забывал ее, Тосю. Он вспомнил и ее, и всех своих главных женщин — он так называл про себя тех, с кем надолго сводила его, судьба, чувство и обстоятельства. Их, главных, было не много — три. И он вспомнил сейчас всех их — и первую свою, Валю, чужую жену, соседку. Тогда Гребенников с матерью занимали одну комнату в квартире на две семьи в бревенчатом двухэтажном доме на окраине города. Он учился в педучилище на третьем курсе, имел отроду восемнадцать лет. Упрямый, молчаливый, сдержанный, он был крепок и коренаст, ходил чуть пригнув лобастую голову, и уже тогда у него были очень взрослые неулыбающиеся, без света изнутри серые глаза. Мать работала сторожем — сутки через двое — на складе Ушосдора — там в щелястом сарае хранились кирки, мотыги, тачки, лопаты, ломы, брезентовые рукавицы — еще с военного времени.

Вся их обстановка дома — продавленный, когда-то кожаный диван с высокой спинкой, увенчанной несуразными башенками и шкафчиками из ясеня, — на нем спала мать, узкая солдатская койка Гребенникова, две табуретки, погасшее, потускневшее зеркало в медном окладе и стол — для еды и для занятий. Сто сорок «рэ» стипендии (старыми, то есть четырнадцать новыми) да шестьсот рублей на двоих маминой зарплаты (шестьдесят) — вот и все, чем они располагали в месяц, и то при условии, что ни двоек, ни троек у Гребенникова не будет. Пирожок с повидлом в училищном буфете или с капустой, или с какой-то требухой — рубль пять копеек, ботинки — обычные, на кожимите, работы местной фабрики — двести, приличные штаны — пятьсот. А за дощатой оштукатуренной стенкой жила совсем в ином измерении иная семья — демобилизованный капитан, а ныне служащий Ухтанов, его двадцатипятилетняя жена Валя и трехлетний смешной и веселый мальчуган Алешка.

Свой невысокий рост Гребенников особенно ощущал, когда сталкивался рано утром на кухне или на лестнице с высоким, костистым, с прямыми, развернутыми плечами Ухтановым. Ухтанов был странно лыс — ото лба по темени до самого затылка шла лысина, а по бокам энергичного черепа росли длинные, тонкие, всегда будто влажные от пота черные волосы. А Валя — веселая, смешливая, ладненькая, с ямочками на перламутровых щеках. И глаза у нее были озорными, девичьими. Гребенников всегда словно натыкался на ее глаза. Они были везде. И она умела ими как-то так смотреть, точно выискивала что-то в лице того, на кого смотрела. Она ходила в белой трикотажной кофточке, не застегнув две верхние пуговки, и в узенькой и короткой юбке. Казалось, что она все время, пока Гребенников ее знал, носила только эти вещи. Волосы у Вали были роскошные — с золотинкой, тяжелые, они кудрявились на висках и на макушке и волнами стекали по плечам: не было таких приколок, чтобы удержать их тяжесть.