Каждое мгновение!

Полоска оранжевого света из ухтановской двери чуть подсветила коридор. Был виден вход в кухню. Там, прислонясь спиной к косяку и оборотясь лицом к замерзшему темному окошку, стояла Валя. Да он и в кромешной тьме догадался бы, что она здесь — так одуряюще пахло ею, ее телом, ее теплом…

Их отношения перспективы не имели. «Какой ты юный, молодой, какой ты стройный, какая у тебя упругая кожа. Наверное, когда твои родители задумывали тебя — они очень любили друг друга… Да?»

И легкие ее пальцы касались плеч, горла, подбородка, касались его сомкнутых, пересохших от волнения губ. «А ты любишь меня?» А он никогда не спрашивал ее, любит ли она его. Потому что понимал — не может все это тянуться долго. И техникум он уже заканчивал, и исподволь определил свое будущее — журналистика. Для начала — районная газета. Изучить жизнь. Так, как пишут другие, ему не нравилось: поверхностно, дилетантски — то с восторгом, то с легкостью. А в восторге правды нет, нет истины. А у него будет истина. Хотя слог его — как он понимал свои пробные писания — был сух и сдержан, как он сам, многое ему уже удавалось, и главное, что было в нем, в его манере, если можно было говорить о манере тогда в восемнадцать лет, — так это точность, сжатость. И второе, что заставляло его думать о скором конце этих отношений с Валей — она его не любила, не могла она его любить. Возраст. Просто с ним, с Гребенниковым, Валя вдруг начала освобождаться от своей виноватости перед мужем. Все тверже и презрительней звучал ее голос. Может, все, сильнее опускался Ухтанов. Но меж собой они ни разу не произнесли его имени. Точно его и не было вовсе. Но встречались лишь тогда, когда были убеждены, что Ухтанова не будет долго.

Одна ночь запомнилась Гребенникову на всю жизнь. Валя вернулась с каким-то отсутствующим видом. Она медленно поднималась по лестнице. Гребенников слышал ее шаги и открыл ей дверь. Она молча постояла на пороге, потом, пошатываясь, обошла Гребенникова, как внезапное препятствие на пути, открыла детскую.

— Алешка не просыпался, ты не слышал? — она спросила это глухо, не поворачиваясь.

— Нет, — ответил Гребенников. — Что-нибудь случилось?

Она помолчала и сказала:

— Ничего не случилось. Просто он опять пьян.

Они не пошли в комнату к Гребенниковым, они остались в детской на тахте, Алешка спал. И Валя отдавалась Гребенникову с каким-то ожесточением, почти что с гневом, сквозь прикрытые веки, сквозь полусомкнутые ее густые ресницы в иссиня-черных глазах посверкивала ненависть. И если раньше Гребенников все-таки думал, что хотя она и не любит его, то все же испытывает к нему нежность, то теперь он понял — Валя таким образом мстит Ухтанову за все. Он пришел в четвертом часу и свалился у порога.

— Будь здесь, — звенящим голосом сказала Валя Гребенникову, засобиравшемуся уйти. — Слышишь? Будем здесь оба. Пусть валяется. Пусть! Я больше не виновата перед ним.

И они остались до самого рассвета, и оба не сомкнули глаз, хотя ничего больше меж ними не произошло. Валя лежала на спине, положив на свой чистый лоб белую руку, и смотрела в потолок, время от времени смежая веки и вновь размыкая их.

Наверное, в эту ночь все и кончилось у них. Гребенников помнил, как выходил он утром из детской, как переступил через лежащего на полу в тяжелом похмельном сне капитана.

Началась весна. Гребенников хорошо запомнил и эту весну. Не погоду и не свое настроение. Хлопоты свои запомнил. Ни часа он не собирался учительствовать в начальных классах. Он целил в журналистику. Все четыре года сотрудничал в районной «Звезде», писал туда информашки, на каникулах между сессиями ездил в командировку в МТС, написал очерк, и он прошел, и его даже отметили как лучший материал. Он писал и из колхоза, где студенты работали. О студентах, о человеке и его долге перед землей и перед своим народом. И все же место по окончании училища найти было трудно. А он нашел — разъездным корреспондентом — в областной газете. Но весна эта запомнилась ему еще и тем, что умер Ухтанов. Сначала его все же уволили. А потом однажды ночью приехала на мотоциклах милиция. Гребенников открыл им дверь.

Старший — тяжелолицый, небритый, пожилой лейтенант милиции спросил, здесь ли живет Ухтанов. И назвал его по имени-отчеству. Их Гребенников слышал впервые. Ухтанова звали странным, непривычным для слуха именем — Шерамуттдин Рахмангулович.

Гребенников осторожно ответил, что да, здесь. Вот его комната.

— Кто-либо из родственников Ухтанова находится дома сейчас? — спросил лейтенант. — Все дело в том, что мы подняли труп. По документам Ухтанов Шерамуттдин Рахмангулович, 1918 года рождения… Но документы бывший труп мог и украсть. По личности опознать надо.

— Это могу сделать я. Мы соседи…

— Не-ет, — покачал головой лейтенант, — родня нужна, близкие. Протокол будет…