Каждому свое

— Ах, так! Тогда все следуют за мной! — Ильзе было двинулась в сторону Генриха, но Карин, упреждая ее, взяла его под руку и отвела в угол, где одиноко коротал время Руге, развлекавший себя необычным образом. Выдерживая с завидной точностью десятиминутный интервал, он то наполнял, то опустошал коньячную рюмку с золотисто-коричневой жидкостью.

Наконец вся компания во главе с хозяйкой направилась к выходу, и через несколько минут очутилась у входа в грандиозное здание манежа.

— Здесь я скрываюсь от грустных мыслей, которые порой посещают меня. — С этого момента Ильзе вела диалог исключительно со Шниттке, которого грустные мысли женщин никогда не занимали.

Интерьер манежа поражал не столько своими масштабами, сколько несуразностью отделки стен, которые во всю стометровую длину по обе стороны сплошь были зеркальными, так что наездник — а, скорее, наездница, — в любой момент и в любой точке могли любоваться собой сразу со всех сторон.

Когда Ильзе в сопровождении Шниттке появилась в манеже, оркестр войск СС, разместившийся на невысоком подиуме, заиграл марш, торжественные звуки которого не оставляли фрау Кох иного выбора, как взять Шниттке под руку.

— Послушай, Ральф, у меня ощущение, будто мы с тобой бракосочетаемся.

Шниттке ничего подобного не испытывал, а потому ограничился неопределенной улыбкой. Переход же на «ты» с дамами происходил у него, как правило, по истечении двадцати минут после начала беседы, а потому и здесь все укладывалось в привычные для него рамки.

Чуть правее оркестрового подиума были установлены два больших буфетных стола, накрытые белоснежными скатертями. На одном, выстроившись в безупречную шеренгу, кичились своими дорогими этикетками бутылки шампанского, французские и итальянские вина. На другом гостеприимно расположились два блюда, на котором красовались бутерброды с ветчиной и сыром.

Тут же засвидетельствовать почтение Ильзе явились жены двух высоких надзирательских чинов, каждую из которых природа одарила своей индивидуальностью, однако, вопреки ей они предстали в одинаковых баварских «трахтен» — национальных одеяниях. Ильзе эта мизансцена отнюдь не показалась ни остроумной, ни уместной. Она долго и внимательно разглядывала явившуюся перед ней пару, пытаясь понять, зачем понадобилось противоположного типа женщинам походить друг на друга. Поскольку вразумительного ответа в голову не приходило, Ильзе махнула рукой и повернулась к костюмированным дамам спиной, предоставив лицезреть свой соблазнительный фасад статному и галантному Шниттке.

— Выпьем за состоявшееся приятное знакомство, — и, не дожидаясь реакции, она осушила свой бокал и попросила наполнить его вновь. Со вторым она поступила так же безжалостно и, судя по всему, покушалась на третий.

— Ильзе, дорогая, насколько мне известно, пчелы и лошади не переносят винных паров.

— Разве? Тогда оставим бокал до моего возвращения. И это не из-за лошадей и пчел, а ради тебя! Фрау Карин, как ты относишься к лошадям?

— Порой лучше, чем к людям. В молодости даже занималась в школе верховой езды.

— Тогда иди, примеряй костюм, выбирай лошадь и выезжай на манеж, — бросила она через плечо и направилась в конюшню.

Карин же предстояло самостоятельно решить, как поступить — в соответствии с желанием или целесообразностью.

— Фрау Карин, — услышала она голос Генриха, — какие могут быть колебания? Если бы я хоть раз сидел в седле, непременно воспользовался бы такой возможностью. Поэтому отбросьте все сомнения, и — вперед!

— Вы так думаете? — в ее глазах как у маленького ребенка засветились искры надежды.

— Груббе прав, — согласился Шниттке. — Если есть чем блеснуть, случая упускать нельзя!

Последние слова Карин не слышала. Она уже была на пути к цели.

А тем временем неожиданно ярко вспыхнули прожектора, оркестр заиграл ритмичную музыку, ворота справа распахнулись, и в манеж на красивом вороном коне с удивительно белой гривой стремительно ворвалась белокурая амазонка в многоцветном, нестандартном для верховой езды костюме. Музыка, яркие краски в ослепительном свете, бестия, скачущая на гордом скакуне — все это производило эффект циркового представления.

Но вот феерия закончилась. Лошадь замерла у сервировочных столов, и усталая наездница последним движением воздела руки к небу, после чего картинно рухнула с лошади прямо на подставленные руки Шниттке. Присутствовавшие сначала ахнули, но тут же бурно зааплодировали, разделяя свой восторг между мужественным полковником и смелой наездницей, тотчас направившейся к столу.

— Выпьем за любовь! — Шниттке согласился, не предполагая, что высокое чувство будет оценено в три бокала. А могло стоить еще больше, если бы новые обстоятельства не прервали ход событий.

Вновь вспыхнули яркие прожектора, заиграла музыка, распахнулись ворота, и на манеже появилась тонконогая, высокая, с изысканной элегантностью в каждом движении серая лошадь. Теми же достоинствами в не меньшей степени обладала и наездница, с прямой, как у балерины, спиной, в строгом синем костюме и в светло-коричневых сапожках.