Каждые сто лет. Роман с дневником

Нужный нам обелиск – рядом с трассой. Мы дружно посмотрели на конструкцию, сплетённую из букв Е и А. Не знаю, о чём подумали француженки, глядя на сей «заветный вензель», но у меня в голове крутилась только одна мысль: скорей бы этот день закончился. Диан уже приняла нужную позу (лишь второе фото за весь день, между прочим): одна нога здесь, в Азии, другая – там, в Европе. Культурный шов, проложенный «на живульку» между двумя континентами. Было ужасно холодно, носы клиенток покраснели, а мой, по-моему, уже готов был отвалиться от мороза.

Снова влезли в машину, ещё не успевшую остыть, и вернулись на трассу. Все угрюмо молчали. Когда миновали МЕГУ, Вероник начала ёрзать на заднем сиденье и шептаться с подругой.

– Нам срочно нужен туалет.

– Может, потерпим до торгового центра, он совсем близко? – Тут действительно до «Радуги» рукой подать.

– Я же сказала, срочно!

Бывает, подумала я и махнула Валерию: паркуйся рядом с кладбищем. Справа от главного входа там есть общественный туалет, которому сегодня выпадет возможность представлять все туалеты Урала и не посрамить их честь перед французами. Клиенткам, видимо, правда приспичило: по дорожке они бежали резво, как от собак. Я в услугах туалета не нуждалась и сказала, что подожду их в машине. Но, возвращаясь, свернула в сторону храма. В двух шагах от него – могила Димки.

Снежное одеяло лежало красиво и ровно, можно не поправлять. «Зимой не навещают», – объяснила нам в своё время Тараканова, вот мы и не приезжаем сюда в это время года. Было странно находиться здесь одной, без мамы и Княжны. Задумчиво каркнула ворона; с высокой берёзы, под которой спит Димка, просыпался снег: мелкий, точно сеяный.

И в этот момент позади меня вдруг зазвучали отборные французские ругательства, каким не научат ни Попова, ни Казакова. Вероник стояла на дорожке, запрокинув голову. У носа – ароматизированная салфетка Fragonard, в глазах – страдание. Диан выражала своё недовольство более сдержанно, но было видно, что она тоже не понимает: как можно так жить? Культурный шов воспалялся в режиме реального времени: живая ткань отвергала пришитый орган.

– Кладбище – место не для жизни, – неумело пошутила я. А потом вдруг разозлилась на этих тёток с их согревающими подушечками и ароматизированными салфетками и выпалила не подумав: – Честно говоря, дамы, я не понимаю: зачем вам понадобился Екатеринбург?

Диан хмыкнула, а Вероник, покраснев, сказала:

– Мне нужно было увидеть вас и понять, почему он меня бросил.

– Он?

– Людовик. – Вероник ещё сильнее покраснела, и, к сожалению, это было не от холода. – Людо Дюма.

Цика

Сиверская, июль – август 1909 г.

21 июля

Времени на дневник я всё это время совершенно не имела. Что дневник! Даже о том, чтобы заниматься или сесть спокойно с книгою, не было речи. Последнее такое времяпрепровождение я имела в Баку. А потом родился Цика – и всё завертелось с быстротой, о которой мне прежде сказывали, да вот только я не верила, считала, что уж у меня-то всё пойдёт по-другому!

Цикой прозвал нашего дорогого мальчика Костя. Сыночек ещё в Баку начал производить милые младенческие звуки и как бы слегка прицыкивал язычком. Да и мне так проще понимать, кого из моих Константинов я зову: бывало, что на зов откликаются сразу двое. Мне не было возможности записывать хотя бы о Цике, но вот сегодня вдруг выдался спокойный час, и я вспомнила, что последняя запись делалась мною ещё в Баку!

Теперь мы проводим лето на даче в Сиверской: здесь мне легче, у Цики няня. Мама слаба, ей выехать из города не по силам, да она и не очень рвётся. «Вот женитесь, – говорит, – тотчас приеду». Лёля был у нас единожды, в отсутствие Кости, и не скрываясь этому отсутствию радовался. Цика ему, впрочем, понравился: а как же он может не нравиться? Он прекрасный мальчик, очень развитой, умный и, по-моему, музыкальный. Похож, как всеми считается, на своего отца, хоть я в нём вижу и лёвшинское…

Огорчает меня теперь лишь наше скудное существование, когда считать приходится едва ли не каждую копейку… И ещё я жалею, что вышла из курсов, ведь желание учиться меня так и не оставило. Цика ничего не даёт делать, я себя чувствую иногда беспомощной. Заниматься – значит забрасывать его. Но надо искать заработка, хозяйничать, растить сына, да ещё и Лёву с Глебом, старших детей Кости, днями привезут из Перми… И я настроена твёрдо дать этим молодцам всё, что могу.

Я бы хотела передать им всё, что знаю, учить их, как учила бы Цику, музыке, языкам… В матери я им не навязываюсь, у них есть своя мать, пусть для неё сохранят любовь, но сама желаю к ним относиться именно как к своим детям. Будет трудно, ведь между возрастом Цики и Лёвы с Глебом такой большой скачок, к тому же я их никогда не видала да и сама воспитывалась по-тепличному. Боюсь из матери да попасть в гувернантки, когда всё влияние ограничивается словами, которых никто не слушает.