Каждый дар – это проклятие

Почти голый мальчик неподалеку от меня как можно осторожнее потирает правую ногу левой.

– И речь идет не об обычном удивлении, не о банальных сюрпризах. Речь идет о трансцендентном. О божественном. Но как испытать искреннее удивление, когда нас столько всего отвлекает? Как вернуть свое сознание в первоначальное состояние? Как уподобиться младенцам, удивляющимся божественности всего сущего? Ответ прост: нужно избавиться от всего. Начать все заново.

Глаза Аарона расширяются от ужаса. Он больше меня привык выслушивать подобную демагогию, и речь Дори его заметно нервирует.

– Обрести духовную чистоту. Полную свободу от идеологической зависимости. Отказаться от предрассудков и предубеждений. Никакого негативного отношения к себе. Никакого чувства животной конкуренции. Только открытые сердца, полные удивления. Удивляться можно, только обладая способностью удивляться. Воспринимать великое удивление духовного плана.

На мой взгляд, Дори как-то не слишком много говорит о Боге, Священном Писании или чем-то подобном. Вместо этого она использует расплывчатые фразы и понятия, вроде какого-нибудь «духовного гуру», рекламирующего коврики для йоги.

– Поэтому мы решили отдалиться от огня, – говорит она, мило улыбаясь почти обнаженным детям в дальнем круге. – Поэтому мы решили подвергнуть нашу плоть воздействию стихий. Решили воздерживаться от еды и питья. Это нелегкий выбор. Но он и не должен быть легким. Только преодолевая трудности, мы черпаем силу. Силу из земли. Силу, которую мы предлагаем небесам.

Снова пауза. Огонь потрескивает, шепчет сам с собой. Выбор, решение… К чему она клонит?

– Но не все из нас… – Дори останавливается, и все пристально смотрят на нее.

Ее голос как будто ломается. Как будто ее охватывает настоящая глубокая печаль, которую она пытается преодолеть, чтобы сохранить деловой тон. И я знаю, что эта печаль – ложь.

– Не каждый создан для этой миссии.

Тишина. От обнаженных тел отражается лунный свет. И тут у меня получается погрузиться в сознание сразу всей группы. Не потому, что мои телепатические навыки стали настолько развитыми, а потому, что все они одновременно думают об одном и том же.

Об одном и том же имени из пяти букв.

София.

– Как мы все знаем, – мрачно-торжественно продолжает Дори, – у Софии была очень беспокойная жизнь. И у нее были некоторые физические особенности и заболевания, о которых она не сообщила при вступлении в Ложу.

Мысли группы начинают путаться; некоторые отстраняются и отвлекаются от жесткого голоса Дори.

– Если бы она сообщила о своих заболеваниях, я бы посоветовала ей воздержаться от курса божественности, от поисков удивительного сюрприза, к которому она так стремилась. Но она хотела пройти этот путь до конца. Обрести трансцендентность. Разве не этого мы все хотим?

Мысли присутствующих путаются. Все вспоминают Софию, которая многим казалась вполне здоровой и полной сил. Дори оглядывает собравшихся, и тут внутри моей головы раздается резкий щелчок, как будто рвется натянутая резинка. Внезапно мысли всех собравшихся выравниваются. Да, София была нездоровой девушкой.

– Я очень любила Софию, – продолжает она. – Именно в честь нее мы и устроили сегодня церемонию. Горе – один из самых древних инструментов человеческой связи, и нам выпала честь испытать его.

До меня наконец-то доходит суть происходящего. За странным витиеватым языком Дори скрывается жуткая правда. Недавно здесь умерла девушка. Умерла, пытаясь достичь какого-то таинственного духовного просветления, а Дори таким изящным образом уклоняется от ответственности.

Кто-то подходит к Дори и что-то шепчет ей на ухо. В рядах внешнего круга двигаются сразу несколько человек, и на мгновение я ничего не вижу. Я продолжаю разумом тянуться к Дори сквозь толпу, но она как далекий остров.

– После сегодняшнего вечера, – продолжает она, отрываясь от прервавшего ее помощника, – я бы хотела, чтобы вы не забывали о Софии и каждый день уделяли ей время в своей практике. Горе очищает. Старайтесь не произносить ее имя вслух, но используйте его как внутренний инструмент.

Еще один мысленный крючок. Намек, укореняющийся в сознании так плотно, что он воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Никогда больше не говорите о Софии.

– А ты, Мэйв Чэмберс, нарушаешь скорбь нашей общины. Надеюсь, что по уважительной причине.

Толпа расступается, и на меня налетает порыв ледяного декабрьского ветра. Дети ждут, пока я заговорю. Ждут молча, терпеливо, как ждут коровы, пока незваные посетители пройдут по их полю.

– И кого ты, Дори, убила на этот раз? – спрашиваю я, потому что это единственное, что приходит мне в голову; это единственное, о чем я могу сейчас думать.

Ветер хлещет меня по лицу. «Дети» медленно окружают меня.

– Вопрос в том, кого следующим убьешь ты, Домохозяйка, – отвечает она.

29

ИЗ ДЛИННОГО РУКАВА БАЛАХОНА ДОРИ выглядывает рука с зажатой в пальцах колодой карт. Она вытаскивает одну карту с блестящей от костра картинкой и подносит к лицу.

– Тройка Пентаклей. Скажи, Мэйв, что это значит?