Каждый дар – это проклятие

Я поднимаю газету. Переворачиваю страницу. Далее подробно описывается, как Лорна стала скрытной, как она изменилась. О Софии пишут, что она внезапно озаботилась своей греховностью.

Все они приходят ко мне. Все находят меня, каким-то образом не осознавая того. Я – Домохозяйка, и я должна была защищать их. Отсюда все эти подсказки, случайные совпадения, частички их личности. Водительские права. Записанные еще до моего рождения кассеты. Мусор, оседающий у моих ног, потому что у меня не было достаточно сил для их спасения.

Но я буду сильной. Обязательно буду.

– Я почти не знала Лорну, – говорю я наконец. – И теперь жалею об этом.

– Я не хочу, чтобы ты ходила невесть где, – говорит мама, едва сдерживая слезы и пытаясь сохранять суровый тон. – По крайней мере, после наступления темноты.

О боже, только не это.

– Мам, будь реалистом. Сейчас январь. На улице темнеет уже в четыре часа.

Тон я выбрала самый неудачный. Она буквально взрывается:

– Когда ты поймешь, что это серьезно, Мэйв? Это не игра. Мне жаль, что ты не можешь находиться с нами дольше пяти секунд, но речь идет о безопасности. Ты. Не. Будешь. Выходить. Из дома.

– Значит, такой план, да? – говорю я, просматривая по диагонали статью на две страницы. – Никто не спрашивает, почему погибли эти девочки? Главное, держать остальных дома и не давать им выходить на улицу? Почему никто нас не защищает? Почему никто не ищет преступников?

Серый кружок Домохозяйки опять мельтешит перед моими глазами; ее перспектива совпадает с моей. Да? Почему? Почему?

Губы у мамы дергаются.

– И еще я хочу, чтобы ты носила с собой персональную сигнализацию на случай изнасилования.

Это предложение настолько нелепо, что я не сдерживаю смех.

– Сигнализацию на случай изнасилования? Мама? Ты сама себя слышишь? Сигнализацию на случай изнасилования!

– Что тут смешного?

– Мэй, прекрати, – сердито укоряет меня папа.

Но я не могу остановиться, потому что Домохозяйка тоже смеется.

Ха-ха-ха. Подумать только, «сигнализация на случай изнасилования». Это получается, единственное, что разделяет насильника и жертву – оглушительный звук, сообщающий всем в округе, что тебя именно в этот момент собираются изнасиловать. Или уже насилуют.

– Хорошо, я возьму сигнализацию. Могу даже две, если тебе от этого будет легче. Или повешу по сигнализации на все руки и ноги.

Мама дает мне пощечину. С такой силой, что голова у меня поворачивается, и я смотрю на часы над плитой.

Она снова хватает газету.

– Вот! – кричит она. – Десять месяцев назад точно так же пропала Лили О’Каллахан. Или ты уже забыла?

Я прикрываю раскрасневшееся лицо. До этого родители меня ни разу не били.

– Тогда я думала, что она погибла. Как и твой отец. И как твои братья и сестры. Все мы так думали, Мэйв. Девочка, за взрослением которой мы наблюдали. Которая часто гостила у нас, которую мы брали с собой на каникулы. Она была нам как родная. Никто не надеялся, что она вернется. Особенно, когда прошла неделя. А ты словно засунула голову в песок, только и делала, что болтала о магии и картах Таро, а я думала: «Боже, вот это отрицание и регресс. Она не может смириться с тем, что ее лучшая подруга убита или даже хуже, чем убита, и потому возвращается в детство». Феи в саду, воображаемый мир. Я завидовала тебе. Я же каждую ночь представляла себе, как разлагается труп Лили. Мы с твоим отцом не спали неделями.

Папа склоняет голову и прикрывает глаза руками.

– Нора. Ей необязательно знать.

– Но Лили же вернулась, – говорю я.

Мне немного не по себе, как будто я плыву в космосе. Я не привыкла, чтобы родители выставляли напоказ свою уязвимость.

Некоторое время на кухне царит тишина. Да, я никогда не задумывалась о том, что должны были чувствовать мои родители. В конце концов, исчезновение Лили было напрямую связано со мной. И это было моих рук дело. Я еще могла допустить, что оно серьезно повлияло на Ро и на всех О’Каллаханов. Но не на моих родителей и родственников, которые тоже очень любили Лили.

Боже, иногда я так ненавижу себя.

– Мама. Я знаю, что ты хочешь защитить меня. Но если держать меня взаперти, это ничего не даст, – говорю я. – Это просто означает, что в следующий раз в зернохранилище найдут какую-нибудь другую девочку.

Она тяжело качает головой и грызет ноготь.

– Но я не могу заботиться о какой-то другой девочке, – говорит она. – Я могу заботиться только о тебе.

Я обнимаю ее и прижимаю к себе. Мы так сидим, пока я не чувствую, что она понемногу расслабляется.

– Я хочу заботиться о других девочках.

41

МЫСЛЬ О ТОМ, ЧТОБЫ СЛУШАТЬСЯ РОДИТЕЛЕЙ, даже не приходит мне в голову. По крайней мере, я не думаю об этом всерьез. Следующим вечером, наложив на дом сонное заклинание, я отправляюсь к школе Святой Бернадетты.