Каждый Наследник желает знать…

– Ты смеяться будешь… Все думают, что вот мол, бард, ветер странствий в мозгах гуляет по извилинам, романтика дорог, певец чужой славы, одержимый рифмоплет без царя в голове… А вот я бы хотел простого человеческого счастья. Поместья на берегу моря… титул какой-нибудь… чтобы всякое убожество, графом или бароном рожденное непонятно за какие заслуги, рыло не воротило… Деревенек в собственность крепеньких… штук десять… Жену фигуристую… штук пять… – и скорее почувствовав, чем увидев неодобрение собеседника, торопливо поправился: – Шучу, шучу! Одной моей Свинильды пятерым за глаза хватит, а уж одному мне – до гробовой доски и дальше… если оно, это дальше, имеется. Ну и чтобы имя мое было знаменито не меньше любого из тех тупоголовых вояк, кого я успел прославить за свою жизнь. Слава, вроде, мелочь – а приятно… Признание, оно творческому человеку душу греет и крылья отращивает. И даже денег не надо… и титулов… и деревенек… Просто сознание, что ты в этой жизни кто-то… не тряпка рваная… утерлись тобой и выбросили… что гордость у тебя имеется… и достоинство человеческое… и засовывать их в задницу перед каждым жлобом в короне не надо. Впрочем, что я тебе объясняю, гаду реньему, как наш великородный варвар изволят выражаться… Всё равно не понять тебе метания тонкой поэтической натуры. Есть вещи, вещим недоступные, так сказать… потому что душа человеческая – потемки… сумерки богов… никто и ничто… и не знаешь…

Шепот Кириана сошел на нет, точно слова кончились, а остались только мысли, слишком пространные или слишком интимные, чтобы быть выпушенными на волю. Ренегат тоже молчал – то ли не слушал, погрузившись в себя, то ли уснул.

Почувствовав, что спина и всё к ней прилегающее от жесткого сиденья затекло и заныло чуть не в голос, музыкант вздохнул и завозился на неровном полу пещеры в попытках отыскать положение получше. Развернувшись так и эдак несколько раз и придя к неутешительному выводу, что лучше уже было, он тяжело поднялся, давя мелкие хрусткие камушки, и едва не пропустил обращенные к нему слова.

– Бард…

– Что, умираешь? – насторожился он.

Но Анчар мотнул головой и слабо повел рукой, подзывая ближе.

– Пить? – сделал новое предположение Кириан, склоняясь над пленным, но тот снова покачал головой, разлепил с усилием обветренные губы и прошептал:

– Сядь…

– Благодарствую, насиделся, – буркнул гвентянин и двинулся было прочь.

– Сядь… – ренегат поморщился – то ли от непонятливости собеседника, то ли от боли.

Менестрель опасливо покосился на атлана, потом на спящих компаньонов – не наблюдает ли кто за его разговорами с противником – и нахмурился:

– Зачем?

– Избавитель Мира… может дать… всё…

– Вот только не надо меня учить, что такое хорошо и что такое плохо, – скривился брюзгливо музыкант. – Думаешь, я не знаю, кто он – этот твой Избавитель? Полубог-полудемон, готовящийся пожрать мир и захватить наши души… или наоборот?.. пожрать души и захватить мир?.. Короче, все равно, одна холера.

– Нет!!! – глаза атлана, полуприкрытые раньше, распахнулись и вспыхнули лихорадочным огнем. – Вы ничего о нем не знаете!!!

– И это радует, – сухо хмыкнул бард. – Про него меньше знаешь – лучше спишь. Кошмары не мучают. Хоть свисти, соловей, хоть не свисти – мозги мне своими измышлениями не запудришь. Златоуст из нас двоих тут я. Не на дурака напал!

– На идио… – начал было ренегат, но осекся, прикусил губу и сипло выдохнул: – Прости…

– Гаурдак тебя простит, – уязвленный, насупился менестрель.

– Вы… правда ничего не знаете… и не понимаете… – утомленный недавней вспышкой гнева, Анчар снова обмяк и прикрыл глаза. – Гаурдак… придет избавить мир… от несправедливости… горя… лжи… боли и болезней… непосильного труда… войн…

– Тараканов… сборщиков налогов… – закивал в издевательской поддержке Кириан.

– …от всего, что мешает человеку… радоваться жизни… и быть счастливым… – не обращая внимания на ремарку, упрямо продолжил атлан.

– И что же ему мешает, этому человеку? – усмехнулся бард.

– Невозможность получить то… что нужно… – с готовностью отозвался ренегат. – Крестьянин… трудится дни напролет… словно проклятый… и отдает бездельнику-лорду почти всё… Ремесленник… не разгибая спины… корпит над изделием… чтобы получить за него гроши от барыги-скупщика… Купец… не видя дома… водит караваны… не знает… вернется ли живым…

– Единственное решение проблемы, которое я вижу – повывести разбойников и пиратов, – хмыкнул поэт. – И лордов. И скупщиков. Которые купцы. И которые не будут тогда водить караваны. И разбойники сдохнут от голода сами. И настанет на веки вечные повальное счастье. Для купцов, которых не станет. И для ремесленников, которым некуда будет девать свои товары, и жрать им тоже будет нечего, потому что купцы не привезут в город продукты. И для крестьян, одетых в мешковину, которые станут корягами ковырять землю, потому что барыги-скупщики не привезли им инструменты и мануфактуру. Хотя если бы даже привезли, то купить у них все равно было бы не на что, потому что ты вытравил всех королей, и монету чеканить стало некому. Короче, счастья – полные штаны.