Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

Я кивнула, не зная, что ответить. Сказанное то ли пугало, то ли обнадеживало. Раскольников был прав: мир больше нельзя добыть из пижамы, он расширился аж до Шанхая. Возможно, он пересоберется снова из галлюциногенного дыхания дракона и космической влюбленной пыли, сузится до привычного и надежного… когда-нибудь потом. Но сейчас, в момент смены источника, в нем царит хаос, призраки, туман и розовый гипноз. Все замерло, как в сумерках перед наступлением темноты, когда смолкают птицы, стихает ветер, исчезают тени, а силуэты деревьев так неподвижны, что кажутся нарисованными тушью. Но как знать, что на смену придет что-то, кроме ночи, которая, подобно жене Стива, зальет черной тушью вообще все? И только вой, вой, кто воет во мраке?

Выли подростки. Блин перелетел через улицу, минуя провода, и плашмя приземлился на тарелку. Наездник тут же запихнул его в рот, размахивая пустой тарелкой на камеры остальным.

* * *

Триумф цирковой воли всех расколдовал. Дикие вопли вытряхнули меня из темноты. Я ощутила, как расслабляются скулы и затекает отсиженная в одной позе нога. Раскольников тоже сбросил серьезный облик духа-проводника в «пустыне смерти» и вслушивался в победные крики, открыв рот.

– Они снимают видео для ТикТок! – расшифровал он.

– О, я видела местные ролики. Типа – синхронный танец с джедайскими мечами вперемешку с чумазыми детьми, катающимися в тазах по грязевой горке.

– Да-да. Манга-медведи откручивают друг другу головы.

– Асфальтоукладчики исполняют балет на одной ноге.

– Собака смотрит, как хозяин разрезает торт в виде собаки…

– Видела! Тот лопаткой отпиливает торту башку, и собака убегает в клетку, поджав хвост.

– Я смотрю, ты знаток.

– Да. Охранник на крыше показывает мне эти ролики чуть ли не каждый день. Однажды застал меня за просмотром одного китайского перфоманса – там художник поджег на себе одежду и… ты не хочешь знать. Короче, охранник меня пожалел – мол, на какие же хреновые каналы ты подписана! С тех пор курирует мой видеоконтент.

– Ну-ка, ну-ка? – кивнул Раскольников на повара, вокруг которого к тому времени собралась небольшая толпа. Тот развернулся спиной к улице и размахнулся сковородкой. Все взгляды проделали дугу вслед за блином – и-и-и-и-и – бинго! Раздался новый победный клич и аплодисменты.

– Ну вот, – сказала я. – А ты говоришь, вечность, навоз и палки! Превращения в крокодила, отчеты перед богами, «большой палец ноги его матери», торчащий из райских врат… Вот же! Нам явлен пример того, как современный человек провел бы вечность. Он бы игрался. Если бы он обладал бессмертием и абсолютной свободой, то занимался бы именно этим – перебрасыванием блинчика через улицу с точным попаданием в тарелку другому бессмертному и свободному человеку на плечах у третьего. Нет ничего фантастичнее действительности.

– Это да-а-а, – закивал Раскольников. – Никакая потустороння реальность не сравнится с этим по абсурду. Тристан Тзара был бы доволен. ТикТок нужно транслировать как ежедневную медитацию о смысле жизни и человеческом предназначении.

– В музеях совриска.

– На несколько экранов, – подхватил Раскольников, – друг напротив друга.

– «Диалог в линейно-пространственных матрицах».

– Он!

19 Так что же делает наши сегодняшние дома такими разными, такими привлекательными?

Голос мистера Ына разносился по змеиному коридору, выманивая взволнованных художников из нарядных, распахнутых студий. Окруженный молодыми кураторами, он произносил вступительную речь на китайском, стоя в небольшом холле у лифтов. Я услышала ее так:

«Нос книги и скрежет в носке!

Каждый из нас чувствует, что в садах травмы наискосок от смычка есть все, кроме надежды. Надежды нет. Но разве стальные бисквиты не учитывают мелкую дрожь летучей мыши? Где? Это лишь ниндзя выспренности.

Современный мир слишком быстро путешествует по воде в зрачок птицы. Перед нами встают актуальные вопросы. Лемур или приоритет? Лотерея или распечатанный йодль? Что здесь происходит? Кто последний? Посредине или для? Зачем?

Мы живем в интересные времена: акробат лунных листьев балансирует у меня в шкафу; яхта разобрана на пуговицы ракообразных; шарик, надутый лишенным любви призраком, пробуждается на затылке свежей булавки… Одним словом – постмодерн! На заре этих новых вопросов нужен хотя бы еще один апельсин, уже подгнивший, с театральной серьезностью веснушек. Это ведь не иллюзорный выпавший зуб, а трудная цикада. Такие вещи провоцируют лингам справедливости и надевают панталоны дней на нашу уязвимость. Шах и мат, фарфоровая семечка!

Мы присутствуем при рождении виртуального бобра из зашифрованного торта откровений. И нам важно артикулировать стеклянное извращение точно в очко смыслов. Идентичность! Разнообразие! Разматериализация! Хотя… Как остановить инакомыслящий одуванчик? Выпаивая события! Задача искусства сегодня – положить килограмм молчания в декантер неизбывной печали. Загрузить угол звука в витраж. Мыслить тонко, как гипюр.