Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе

И здесь, в этом нагромождении диких пространств и причудливых форм, пройдя сквозь паутину и постигнув суть синей овцы-мутанта, они открывали потайную чакру восприятия, входили в состояние измененного сознания и были готовы глубоко мыслить обо всем – туманах, гопниках и падении китаянки в бассейн с утюгами.

* * *

Забирая рюкзак из музейной камеры хранения, я увидела у соседней ячейки бородатую женщину в платье из люрекса и внезапно почувствовала, как грань между искусством и реальностью стерлась.

Прошла через парк. Увидела еще много удивительного:

утки дрались за еду из рук красивого мужчины с веером,

старики играли в маджонг,

женщина кормила огненных карпов в пруду,

птица склевала сверчка, свалившегося с дерева на камень гуньши.

Я видела такие камни в музее – огромные валуны необычной формы с причудливо источенной волнами поверхностью и множеством отверстий. Только там они были отлиты из нержавеющей стали, гладкие и блестящие, как небоскребы («критическое высказывание о блеске и нищете современного Китая», ясное дело).

Когда-то эти редкостные камни со дна озера Тайху были не только лучшим украшением сада, но и излюбленным собеседником культурного человека. Считалось, что камни – это сгустки «чистейшей семенной энергии неба и земли», которые, выходя на поверхность, принимают диковинные подобия земных тварей, фениксов, демонов, красавиц в танце и даже пьяных даосов. Ими любовались, им поклонялись, их слушали и бесконечно рисовали. Их называли «мирами внутри миров», полными тайн, мудрости и грации.

Но главное – камень был предметом для созерцания, замысловато исполненным природой в помощь философским размышлениям. В прихотливых извивах, укромных отверстиях и зияющих пустотах внимательный взгляд мог посмотреть фантастический сериал или вычитать двухтомник Канта. Натурально, это был местный Философский Камень, в прямом смысле слова.

Подобные извилистые глыбы до сих пор стоят в шанхайских садах и парках, как застывшие мысли спящего под городом дракона. Но кто теперь станет часами вести беседу с «ученым камнем» в поисках смысла всего сущего? Лишь человек, ошалевший от Прекрасного.

Я присела перед философским камнем и внимательно рассмотрела его. Он был дырчат, ноздреват и походил на какое-то зловещее мистическое существо – то ли на горбатую горгулью, то ли на оборотня в момент превращения в человека.

В средневековом Китае рассказы о камнях-оборотнях были, кстати, нередки. Встретил, мол, один студент на озере красавицу в гуще лотосов, схватил ее за руку и потащил. А она упала и превратилась в причудливый камень – весь фигурный, резной. Парень забрал камень к себе. Возжигал курения, поклонялся ему, на ночь запирал все двери и закладывал все отверстия – боялся, что камень уйдет. Прожил с камнем-оборотнем семь лет, детей наплодили, а потом камень, как водится, ушел.

Детородные камни в Китае – тоже не так чтоб редкость. В одном из мифов великий герой Юй вломился как-то домой в облике медведя, а жена его таким не признала, испугалась и убежала в горы. Юй догнал ее, а она превратилась в камень. Тогда Юй велел камню родить ему сына, раз уж так вышло… Камень раскололся и родил.

Я уставилась на древний сериал. Камень ничего не показывал, кроме камня. Тогда я попробовала поговорить с ним мысленно:

«Что происходит с человеком, пока он ходит сквозь туманы, следует по коридору ослепительного света, смотрит на рассыпанный песок и разлитую воду, читает, сгорбившись, описания и стоит, задрав голову, под изувеченной дланью Будды, парящими людьми-стрекозами или необъятным осьминогом?»

«Не исключено, что это сложный и выверенный магический ритуал, подменяющий оптику» – тут же появился ответ у меня в голове.

В сумерках камень окончательно оформился в большую горгулью, что сидит, уперев подбородок в ладони. «А что происходило со средневековым человеком, когда он входил в готический собор?» – как бы вопрошала горгулья, нависнув надо мной.

– Я не знаю, – подумала я.

– Откуда тебе знать? А происходило вот что. Тогдашние «инженеры переживаний» помещали человека в центр потрясающего, неземного панегирика миру, приводили его в состояние измененного сознания и заставляли почувствовать всем существом: здесь Бог. Он молод, прекрасен и вечен. Он в музыке. Он в камне. Он в лилии. Он в пылинке, подсвеченной витражным лучом. Он в каждом месте, но, чтобы человек его увидел, нужно было из пустоты, камня, разноцветного стекла и гения соорудить такое пространство.

Горгулье на плечо упал еще один сверчок. Она выслушала его возмущение и, когда он закончил верещать, продолжила проповедь внутрь моей головы:

– Собор воздействовал как огромный экзокостюм, наделявший человека суперспособностью ощущать Бога. Конечно, ходить в таком экзокостюме невозможно, но это было и не нужно. Весь мир был пропитан божественным, а собор являл собой пусть сложное, но всего лишь напоминание: Бог – это красота. Это любовь. Это тайна. Это мир. И ты – в его центре.