Каждый за себя, а Бог против всех. Мемуары

Тиль и я поступили в Мюнхене в классическую гимназию Максимилиана. Эта школа была на хорошем счету. В ней восемь лет преподавали латынь и шесть – древнегреческий, да и стандарты по математике и физике, литературе и искусству тоже были достаточно высоки. Ее выпускниками были два великих физика-теоретика XX века, Макс Планк и Вернер Гейзенберг. Сегодня уже трудно объяснить, почему древние языки хоть сколько-то важны: с латынью это несколько проще, да и то, как считается, она нужна в лучшем случае для юристов, теологов и историков. С практической точки зрения эти языки совершенно бесполезны. Но обучение им подарило нам глубокое понимание истоков нашей западной культуры, литературы, философии, глубинных основ нашего миропонимания. Впрочем, в школе я всегда чувствовал себя чужим, но лишь по отношению к соученикам: все они происходили из состоятельных семей образованного слоя мюнхенской буржуазии. При этом я очень редко ощущал себя бедным, это классовое противоречие было не настолько неразрешимым, чтобы я не мог с ним справиться. Уже в школе мне казалось, что все вокруг работают над будущей карьерой, это бросалось в глаза. Друзей у меня было мало, школу я ненавидел, и временами настолько сильно, что представлял себе в красках, как подожгу ее однажды ночью, когда в здании никого не будет. Существует что-то вроде особого школьного интеллекта, которым я однозначно не обладал. Интеллект – это всегда связка целого ряда качеств: абстрактного, логического мышления, языковых способностей, комбинаторики, памяти, музыкальности, умения чувствовать, ассоциативного мышления, таланта планировать и так далее без конца, но у меня связка эта была сплетена каким-то особенным образом. Впрочем, с моим старшим братом дело обстояло и вовсе из рук вон плохо, он еще хуже вписывался в эту схему. Очень быстро выяснилось, что это полный провал: хотя мой брат обладал выдающимся интеллектом, это был совсем «другой» интеллект, проявлявшийся в лидерских качествах. Каждый раз, когда мы предпринимали что-то наперекор правилам в школе, Тиль оказывался заводилой. Стычек по поводу иерархии не было никогда; вопрос, кто будет главным, просто не поднимался. Так остается и по сей день: если Тиль идет кому-то навстречу, издалека всем уже ясно, что приближается босс. И не то чтобы Тилю приходится как-то специально демонстрировать это, подобно альфа-самцам у приматов, – эти качества проявляются у него совершенно естественным образом. Мне кажется, что он единственный успешный человек в нашей семье. Если это и шутка, то только наполовину. При этом уже во втором классе гимназии Максимилиана выяснилось, что у него нет ни малейшего желания, ни способностей к изучению латыни. В конце года он провалился на экзамене, и ему пришлось остаться на второй год. Брат был старше меня, но учился он классом младше. Он завершил то, что мы щадяще называли «кругом почета», но в следующем классе он бы снова провалился и стал бы уже на два года отставать от меня. Недолго думая, в четырнадцать лет он ушел из нелюбимой и неподходящей для него школы и начал учиться на предприятии, торговавшем древесиной. И там он взлетел, как комета. В двадцать один год он получил должность руководителя по закупкам, разъезжал на служебном «мерседесе». А несколько лет спустя стал соучредителем фирмы, которая торговала с восточными странами, – эта компания была связана с каким-то полугосударственным югославским концерном, у которого, в свою очередь, были особые связи с Китаем. Фирма быстро росла и открыла мебельные фабрики в Маньчжурии и Сычуани, причем все станки экспортировались напрямую фирмой Тиля. Тогда Тиль вместе с югославской делегацией постоянно неделями жил в Китае. Позже в фирму Тиля вошло похожим образом устроенное югославское предприятие кожевенной и обувной промышленности – оно поставило в Россию больше пяти миллионов пар высококачественной обуви, созданной итальянским дизайнером; шили эту обувь в Югославии, причем весь проект фирма Тиля финансировала заранее, а расплачивались с нею по факту поставок. Финансовые преференции получали коммунистические партии Австрии и Греции, за что из соображений престижа ходатайствовал Советский Союз. Дополнительные издержки с ведома Советского Союза при этом добавили к цене поставки. Еще один присоединившийся к фирме концерн из югославской автомобильной отрасли купил две тысячи машин в Японии и сразу же заплатил всю сумму – правда, со сроком поставки в шесть месяцев. Я рассказываю об этом, чтобы показать диапазон предприятий Тиля. Продажа шла за марки ФРГ, закупка производилась в иенах. Тогда в Югославии не было возможности застраховаться от валютных рисков, так что фирма Тиля сама выступала как покупатель и одним махом получила на свой счет 20 миллионов марок ФРГ. На машинах Тиль ничего не заработал, но ставка тогда составляла около 8 процентов, и в течение полугода на его счет набежало 800 тысяч марок ФРГ. В лучшие годы его фирма имела оборот свыше 100 миллионов марок, и основным направлением всегда оставалась Югославия. В пятьдесят один год, после тридцати шести лет напряженной работы, Тиль был полностью опустошен. Позже он сказал мне, что еще один такой год – и он, скорее всего, умер бы от синдрома менеджера. Тогда он продал свою долю в фирме, а высокий оклад коммерческого директора и ежегодные выплаты из прибыли позволили ему никогда более не работать. Много времени Тиль проводил в Средиземноморье и на Карибах на своей большой парусной яхте. Затем построил себе феодальное имение в испанской Коста-Бланке. Сегодня он курсирует между Мюнхеном и Испанией. Уже сорок семь лет он счастливо женат, у него двое прекрасных сыновей.