Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649

«Так как я вижу, что вы не станете слушать ничего, что вызвало бы споры, что, признаюсь, я считал самым существенным для мира в королевстве и свободы своих подданных, то не буду этого касаться. Я не произнесу об этом ни слова, лишь должен сказать вам, что за эти долгие дни все было отнято у меня, кроме того, что дороже мне моей жизни – это мои совесть и честь. И если бы я ценил свою жизнь больше, чем мир в королевстве и свободы своих подданных, то, безусловно, стал бы защищаться, так как этим я, по крайней мере, отсрочил бы ужасный приговор, который, как полагаю, мне вынесут… Теперь, сэр, как я понимаю, поспешно вынесенный приговор может скорее вызвать раскаяние, чем быть отменен, и поистине мое то же самое желание мира в королевстве и свободы подданных в большей степени, чем моей собственной, заставляет меня сейчас, до вынесения приговора, сказать то, что касается и того и другого, – и это мое желание быть выслушанным в Расписной палате перед палатой лордов и палатой общин… Я заклинаю вас той любовью (надеюсь, настоящей, непритворной), которую вы питаете к свободе народа и миру в королевстве, дать мне возможность быть выслушанным прежде, чем приговор будет оглашен… Если я не могу получить этой свободы, то выражаю здесь протест против того, что это ваше стремление к свободе и миру – чисто показное и никакое иное, так как вы не желаете слушать своего короля».

Просьба короля не была такой уж неожиданной. И тем не менее она вызвала неловкость, так как хотя Брэдшоу и предпочел бы отказать в ней, просто увидев в ней повод к дальнейшей задержке, Карл говорил столь логично и с таким чувством, что, безусловно, произвел впечатление на своих слушателей. Брэдшоу не улучшил ситуацию, попытавшись доказать, что просьба короля есть лишь еще один способ отвергнуть юрисдикцию суда.

Карл прервал его с ироничной снисходительностью: «Прошу извинить меня, сэр, за то, что перебиваю вас, но вы ошибаетесь: я не отвергаю ее, вы же судите меня еще до того, как выслушали меня…» И он снова подчеркнул, что беспокоится о мире и свободе своего народа.

Брэдшоу мог только повторить, что король уже на много дней задержал суд своим отказом отвечать на обвинение, и не следует позволять ему оттягивать его еще больше. По мере того как он воодушевлялся своей неблагодарной задачей, он почувствовал едва подавляемое волнение среди уполномоченных судей слева от себя.

Это был Джон Даунс. Его соседями слева и справа были убежденные сторонники казни короля – решительный секретарь Уильям Коули и зять Кромвеля полковник Валентайн Уолтон, сын которого погиб на войне. Эти двое бесстрастно слушали слова короля, но не Даунс. «У нас что, сердца из камня? – обратился он к ним. – Мы люди или нет?» Раздосадованные, те постарались утихомирить его и даже вытолкать, так как он попытался встать и громко протестовать. «Даже если я умру за это, я должен это сделать», – задыхаясь, сказал Даунс. При этом Кромвель, сидевший непосредственно перед ним, обернулся к нему: «Что вас тревожит? Вы с ума сошли? Вы не можете просто сидеть спокойно и тихо?» И тогда Даунс сказал что-то вроде: «Нет, сэр, я не могу быть спокойным», с трудом встал и громко заявил, что не удовлетворен происходящим.

Этот шепот и суета были для Брэдшоу опасным сигналом. Могли появиться другие шептуны и непоседы среди слабых, неустойчивых, испуганных людей. Конечно, одиннадцать лет спустя Томас Уайт заявил, что Даунс поднялся, чтобы заявить протест, и другие тоже говорили, что собирались сделать это.

Поэтому Брэдшоу неожиданно оставил свой довод о дальнейшей задержке судебного процесса и слабо заключил, что суд удаляется на совещание.

После того как судьи покинули Вестминстер-Холл, вспыхнули неподобающие споры, но Джон Фелпс не оставил о них никаких записей в своем сдержанном протоколе судебного заседания. О том, что происходило в те полчаса, мы знаем только из рассказов некоторых людей, доживших до 1660 г. По словам Даунса, он не спасовал перед Кромвелем и со всей своей ничтожной силой обратился к своим коллегам с просьбой выслушать короля, который наверняка собирается сделать предложение, на основе которого они смогут установить мир в стране. Кромвель стал глумиться и бушевать, назвал Карла «человеком с самым черствым сердцем на земле», а Даунса – упрямым и назойливым. Один-одинешенек (ведь, согласно его рассказу, никто больше не замолвил слово) бедный Даунс терпел угрозы и ссоры с коллегами-комиссарами, пока наконец не сдался в слезах, и судьи вернулись в зал, оставив его одного. Так в свою защиту он рассказал все это одиннадцать лет спустя. Однако другие утверждали, что они тоже высказывались в поддержку короля. Это были: Томас Уайт, Эдвард Харви и даже один из юристов, который составлял приговор, – Николас Лав. Все они дружно утверждали, что Кромвель, грозный в своем нетерпеливом гневе, презрительно отверг все протесты.