Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649

Так этот несчастный человек, одаренный не столько поэтическим талантом, сколько политическим, выразил лишь тщетную надежду, что смерть короля вместе с его ролью в этом будет вычеркнута из памяти. В последних двух строчках он взял на себя смелость переложить вину:

Но если Божественная сила допустила это,

То Его воля – это закон, а наша должна уступить.

Намеренно ли Кромвель или Харрисон задерживали Ферфакса на обсуждении и молитвах, пока – и они прекрасно знали это – король стоял на эшафоте? Позже станут говорить, что его обманули. Но можно ли было бы его так легко ввести в заблуждение, если он сам не был готов обманываться? Он дал свое молчаливое согласие, и сам знал об этом, скрывая свою ответственность под все маскирующей фразой, что на то была воля Божья.

В Уайтхолл пришел некий господин Трэфам с помощником, чтобы забальзамировать тело короля, Герберт же и Джаксон в это время уже возвращались домой. Перед уходом епископа на некоторое время задержали какие-то офицеры, очевидно, Хакер и Фейр. Все видели, что король дал Джаксону листок бумаги, глядя в который он выступал перед смертью, и теперь они потребовали отдать его им. Без сомнения, они хотели сравнить написанное на нем со стенографическими записями, сделанными на эшафоте, прежде чем разрешить публикацию слов короля. Окончательное решение о публикации лежало на Дженнингсе и Мэбботе, и стенографы, очевидно, были наняты либо кем-то из них, либо обоими.

Джаксон не сразу нашел листок, который глубоко засунул в карман, где лежали другие записки и обрывки. Когда же наконец достал его, у этих двоих возникло подозрение, уж не подменил ли он его чем-то другим. Но высокий дальнозоркий солдат, стоявший поблизости от короля, когда тот говорил, подтвердил, что видел именно этот листок в руке короля.

В установленном порядке из печати вышли газеты и статьи с отчетами о смерти короля. Роялисты утверждали, что в его речи есть пробелы, но – как и с протоколом судебного процесса – было напечатано очень многое, что отражало уважение к королю и недоверие к его врагам, поэтому трудно поверить, что что-то важное было сокрыто.

Через прессу рассказ о последних часах жизни короля дошел до его подданных в самых отдаленных уголках королевства и был воспринят сначала – несмотря на предупреждения на протяжении недель – с ошеломленным недоверием. «Простых людей во всей стране охватило такое оцепенение, что человек едва осмеливался заговорить со своим соседом, когда они встречались на улице, не от отвращения к произошедшему, а от изумления, вызванного таким редким и не часто случающимся событием» – так написал один йоркширец-пуританин.

Чувство потрясения, которое было явно неподдельным, хотя и недолгим, иначе интерпретировали роялисты: «Ни один из королей – нет, ни один… никогда не покидал этот мир так, что это вызвало бы большее горе: у женщин случались выкидыши, мужчины впадали в меланхолию, некоторые от ужаса испустили дух; мужчины, женщины и дети, даже неродившиеся, страдали по нему и за него…»

В день смерти короля в Вестминстере повсюду были видны знаки печали и смятения. В Лондоне царили смешанные чувства; какие-то магазины были открыты, будто ничего не произошло, другие были закрыты. Сочувствие армии было широко распространено среди наименее знатных горожан и, естественно, во всех значительных группах индепендентов, но не было ощущения победы или даже облегчения. Большинство людей всех убеждений были молчаливы и подавлены. Говорили, что пресвитерианцы стали смотреть на смерть короля, будто это было какое-то явление природы, вроде затмения, которое не могла предотвратить никакая земная сила. Индепенденты и даже армия, казалось, были более ошеломлены, нежели воодушевлены тем, что сделали. Даже неугомонный Хью Питер занемог и слег. Не было никаких попыток скрыть всеобщее потрясение и горе; сочувствующие комментарии в газетах не встречали препон. «В этот день дождя вообще не было, – написал Ричард Коллинз в „Еженедельном информаторе королевства“, – но в лондонском Сити и его окрестностях было очень сыро по причине огромной скорби, изливавшейся из многих глаз».

Нормой были слезы и молчание, а не демонстрации против армии. Но в Вестминстерской школе под руководством почтенного доктора Басби «о короле публично молились час или два, прежде чем его священная голова была отрублена».

Иная атмосфера царила в соборе Святого Павла, где мальчики во время отдыха свободно высказывали свое мнение о событии дня, и один из них, некий Сэмюэль Пепис, будучи рьяным «круглоголовым» в свои 15 лет, заявил, что если бы ему пришлось читать проповедь по поводу произошедшего, то он выбрал бы текст «А память о нечестивых сгниет».